Вопреки всему (сборник)

Покосился на флягу Куликова, в которой кое-что булькало — и булькало очень аппетитно. Первый номер сделал вид, что намека не понял.

А вторую наркомовскую пайку никто в батальоне не выделит, и если у старшины роты Зинченко она имеется, то явно кому-то принадлежит или принадлежала, старшина отжал ее за счет тех, кто не вышел из боя, и слил пайку в собственный котелок, а сверху плотно прикрыл крышкой. Чтобы никто не только не увидел ее — даже не учуял, запаха не засек… Хохол Зинченко умел делать это мастерски.

— Все ясно, — Янушкевич красноречиво развел руки в стороны, — абсолютно все! — И будто точку поставил. Больше ни на что хорошее в этот громкий, пропахший гарью вечер рассчитывать не стоит: темно и тревожно в наступающей ночи, вот ведь как.

Войска понемногу продвигались на запад, теснили немцев, те сопротивлялись до посинения, но не было в них того запала и той злой бодрости, что имелась в сорок первом году. Да и в сорок втором тоже. Это были совсем другие немцы, из иного материала сработанные, не такие злобные и напористые.

Свой запал они разбавили чем-то жидким еще под Смоленском, затем — под Оршей, под Минском, под белорусским городом с красивым названием Лида. И далее — везде.

За прошедшее время Куликов получил два ранения, нашил на гимнастерку еще две полоски — отметки за ранения, одну желтую — за тяжелое ранение, одну красную… Красная полоска на груди — это ранение терпимое, не тяжелое, с ним люди воевали. И, как правило, хорошо воевали. А желтая полоска — это статья особая, многих, кто был ранен тяжело, медики списывали в обоз, либо отправляли домой. Но Куликову повезло — он остался в строю.

Янушкевичу тоже повезло, его гимнастерку украсила только одна нашивка — красная: второй номер получил скользящее ранение в руку, из госпиталя вышел очень скоро, можно было вообще не ложиться, — с растолстевшей физиономией.

Дело было в том, что начальник госпиталя оказался очень хватким мужиком, хорошо кумекал по части обеспечения, завел свое подсобное хозяйство и всячески старался подкормить раненых бойцов. В госпитале и проявились специфические качества Янушкевича. Он умел ловко, без единого вопля и тем более без визга резать боровков и свинок, и когда выяснилось, что надо срочно завалить четырех пятипудовых боровков, дозревших до кондиции и готовых превратиться в "мясной продукт", он очень легко и быстро сделал это.

И не только это: промыл кишки и приготовил несколько толстых кругов кровяной колбасы, засолил два ящика сала с чесноком — по-домашнему, по-белорусски, почистил и осмолил ножки для холодца и так далее… В общем, оказался очень нужным человеком для госпиталя.

Куликову по этой части повезло меньше, в его госпитале несколько раз ранбольных вообще кормили супом из крапивы, поскольку тыловики не успевали подвезти продукты, но пулеметчика это не смущало, он ел что давали и нахваливал…

Вскоре их батальон, вновь ставший отдельным, оказался в Западной Белоруссии, штабные службы начали обзаводиться польскими картами — граница находилась уже совсем недалеко, еще немного, и бойцы услышат "пшепшекающую" речь и увидят родовитых шляхтичей — к этому надо было готовиться.

В общем, жизнь текла, продвигалась вместе с армией на запад, часто била бойцов — в основном по голове, но иногда промахивалась. Уже это было хорошо. Чем больше промахнется жизнь-индейка, тем будет лучше.

Природа сопротивлялась войне как могла: старалась прикрыть зеленью и фиолетово-розовыми цветами кипрея мертвые гари на земле, замаскировать воронки от гранат: идущие в атаку бойцы, лишенные поддержки полковой артиллерии, прокладывали себе дорогу артиллерией карманной и оставляли свои метки, их природа тоже старалась убрать — и очень многое ей удавалось сделать.

Во время одного из бросков к границе из леса наперерез батальону неожиданно вышли бородатые люди с красными лентами на фуражках, вооруженные в основном немецкими автоматами. Только у двоих из них были потертые, с исцарапанными прикладами советские ППШ. Партизаны.

Партизаны кинулись к солдатам обниматься. Походный строй батальона мигом разломался, бойцы разделились на несколько групп, — напрасно пыжились, кричали что-то командиры, у которых время движения было расписано по минутам, — их никто не слушал. Кто-то из бойцов неожиданно прошил воздух короткой трассирующей очередью — дал салют.

Командир батальона Трофименко рявкнул так, что смолкли не только крики солдат, встретивших партизан, — мигом стихла даже пушечная стрельба, раздающаяся где-то за горизонтом.

— Что вы делаете, мать вашу?! Патронов не хватает, а вы… вы — трассерами! В первом же бою патроны кончатся, чем отбиваться будете? Обслюнявленными табачными чинариками? Комками земли из-под сапог? Тьфу!

Комбат был прав.