Вопросы цены и стоимости

Парнишка предсказуемо испугался отклика своего тела на откровенную ласку, и в слезах его не было ничего удивительного: мальчишка совсем молоденький, едва 18, и вполне может оказаться девственником, хотя сам Ксавьер в его возрасте про невинность уже и не вспоминал.

Мужчина предвкушающее усмехнулся — во всяком случае, нелепой подобная версия не выглядела, если вспомнить, как рыжик растерялся и принялся отбиваться вначале, а предполагаемая невинность юного Поля оказалась бы пикантной приправой к нему самому. Мальчик был дивно хорош собой, а под унылыми тряпками, как он убедился за дорогу, пряталось изумительное тело, такое юное, гибкое и нежное… Ксавьер серьезно рассчитывал наслаждаться им так долго, как только возможно!

То, что юноша ему нравится, он говорил вполне искренне, не кривя душой, можно было даже сказать, что невероятно нравится! Даже плачущим лисенок Поль был, прямо скажем, чертовски привлекателен, и с мокрыми дорожками слез на пылающих щеках он казался провоцирующе уязвимым, от чего становился еще соблазнительнее…

Ничего, немного внимания, много поцелуев, никакого насилия, настойчивость вместо навязчивости — и через пару-другую подобных встреч юноша привыкнет и к интимным ласкам, и к тому, что они исходят от мужчины. Приятно ведь, когда тебя ласкают, ухаживают и добиваются, а мальчик обещал оказаться страстным в постели, ишь как вспыхнул.

Главное, не торопиться с ним. Спешка хороша только при ловле блох, а он намеревался приучить парня к себе. Приучить и приручить, не собираясь ограничиваться быстрым перепихом на зло своему новому родственнику.

— Где Поль? — легок на помине!

— Ты меня спрашиваешь? — Ксавьер удивленно приподнял брови.

— Кого же еще? — протянул Ожье. Если бы взгляд можно было ощутить телесно, а не только в качестве избитой метафоры, то этот придавил бы египетским обелиском. — Вы так тесно общались только что!

О-ля-ля! Ксавьер едва успел прикусить язык, и небрежно повел плечом.

— Ничего такого… — ему хватило совести изобразить смущение. — Мальчик немного перебрал, сейчас проветривается.

— Надеюсь, что ничего, — с многозначительным нажимом проговорил Ожье, смерив молодого человека тяжелым взглядом, прежде чем отойти.

Ксавьер оценивающе проводил его глазами. Грие наверняка взбесится, когда узнает, что в пещерке его драгоценного рыжика уже кое-кто похозяйничал, так в том и соль. А сделать, если все будет по обоюдному согласию, он ничего не сможет, потому что маленький «Поль» невольно окажется на стороне любовника, даже если промолчит.

Однако… что же успел увидеть Ожье? Хотя, если порассуждать, то судя по тому, что он еще жив и здоров, а Грие так и не вмешался, то видел он немного. Точнее не видел слез и протестов.

Большую удачу трудно представить!

Мужчинам не положено стенать и заламывать руки, особенно тем, которые называются мужчинами настоящими. Ну или на худой конец таковыми считаются. Они обязаны бить морды, и драться до победы за свою территорию или самку, заставляя противника умываться кровавыми слезами. Ага. Это ж инстинкты, они самой матушкой-природой вложены.

Только вот что делать если начистить физиономию лица хочется прежде всего себе? Хотя бы за те пятнадцать минут, на которые выпустил лисенка из поля зрения.

И именно такого, пасмурного, с этой вечной его складочкой меж бровей, раскинувшихся дорогой собольей опушкой… Равиль по-прежнему держал себя в ежовых рукавицах, кто другой и не заметит ничего, но для пристрастного взгляда хорошо знающего его человека, приставшие к мальчишке маски становились прозрачными. Что-то не то последнее время творилось с его рыжиком, и чем дальше, тем сильнее. Юноша был весь словно пережатая пружина, готовая даже не распрямиться, а лопнуть, брызнуть осколками в разные стороны, и сегодня Равиль глянул так, что дрожь пробрала. В темной завесе тумана стыл сосущий дождливый холодок. Чуть ли не с ненавистью взглянул, — и злость там была, и отчаяние, и какая-то уж вовсе загнанная тоска.

А Ожье замотался, забегался, увяз во всей этой возне, грызне, дележке и предвкушении на веселой свадьбе скорых похорон. И бросил его до более подходящих времен, забыл, — малыш имеет полное право думать подобным образом. Он ведь за всеми своими коготками-зубками, и не раз ученой шкуркой — на самом деле нежный мальчик, и на боль, и на ласку отзывчивый, потому и кусается, что первого было в избытке, а к последнему не приучен.

Мужчина полностью отдавал себе отчет в том, что после того, как он снял с Равиля ошейник, он для мальчика пока единственный близкий человек, уже та самая пресловутая опора. Кроме него лисенок и не подпустит никого настолько близко, что говорит на «ты», может откровенно дерзить, веселиться и улыбаться чуть живее, чем привык застывшей отработанной подделкой. Свободно принимает любые прикосновения, не вскидывается в ту же минуту ото сна, почувствовав с собой рядом — лисенок приручен, чего еще надо…