Вопросы цены и стоимости

Невысказанное признание жгло изнутри, но он вовремя оборвал себя, по проверенному рецепту резко прикусив губу со внутренней стороны — где не заметно.

— Я прошу вас, мне очень нужно с ним поговорить, — испытанное средство помогло, и фразу Равиль выдал вполне внятно.

— ГДЕ метр Грие — МНЕ не известно. Как только вернется, я его извещу.

Катарина повела пышной прической, уже не скрывая осуждения, и ушла, оставив Равиля раздавленным окончательно.

* * *

Почти декаду юноша провел в постели, не вставая вовсе, и причина заключалась даже не в ожоге.

Палач действительно оказался настоящим мастером своего дела, не повредив более необходимого. К тому же, метр Парри утратил расположение Катарины (хотя она и не кричала о том на каждом углу) еще в прошлый свой визит, и лекаря звать не стали. Сомнительное неопознанное снадобье в кувшинчике, который Равиль чудом донес и умудрился не разбить при падении в отличие от собственной головы, — и то вызывало больше доверия, чем рассуждения о жидкостях, стихиях и флегестонах напыщенным тоном, полным чрезмерного энтузиазма.

Нет, выглядела рана, конечно, страшно — зрелище пробирало до дрожи! Но заживала хорошо, без признаков воспаления и сравнительно быстро для повреждений настолько глубоких. Видимо, все-таки тоска и апатия взяли над юношей верх и тот затих в каком-то жутком оцепенении, целиком сосредоточившись на своей боли, похоже, воспринимая ее как заслуженное наказание.

За что он и сам сказать не мог! За все сразу. За то, что уже никогда не выжечь, даже как проклятые клейма…

Он не понимал, не мог понять самой простой и очевидной вещи: что подожги он склады, — да хоть дом со всеми домочадцами — вынеси врагам и конкурентам на блюдечке все секреты своего покровителя, нож в спину воткни — Ожье простил бы! Не задумываясь, сразу, без объяснений и оправданий. Потом выслушал бы, вникнул во все бессвязные заверения, еще и утешать бы стал!

А вот того, что сотворил с собой мальчишка ни понять, ни оправдать не мог! Как ни старался — не находил причин. Точнее нашел, но одну…

Равиль у него год без малого, и из этого срока в наложниках-любовниках пробыл всего ничего. Людей, кто об том знал — по пальцам пересчитать можно, а распусти они язык, Ожье этот язык лично бы отрезал. Спускать штаны перед каждым встречным-поперечным парень тоже уже не обязан… Так что не в людской молве дело.

И хотел бы Равиль, истосковавшись по мужской любви, придти к нему — разве стали бы клейма помехой! Грие и так про него все знал, но разве когда обидел, упрекнул в чем? Наоборот! За все время пальцем не тронул, словом не задел… Разве что пылинки не сдувал.

Значит дело в том, что мальчик захотел придти не к нему. Вот собственно и все.

Шрам не клеймо, на его счет все, что угодно придумать можно. И что уж в том непонятного, что парнишка стремится начать новую жизнь во всех смыслах, да так, чтобы не оправдываться каждый раз за чужие грехи! Само собой, все это понятно, ясно и разумно, и сердце за него кровью обливается… Только одно «но», и перед этим «но» порой бессильны самые умные, умудренные жизненным опытом люди. Любовь — она и правда безумие, способна самые зоркие глаза застить, да так, что потом только остается самому себе изумляться беспомощно — что же это я, в самом-то деле, и я ли то был…

Ведь вроде взрослый состоявшийся человек, ответственный, уверенный в себе, успешный уважаемый купец. Не самый плохой муж — уж если судить по дошедшим через Филиппа отзывам близко сошедшейся с Мадленой Катарины… И чего только не перепробовал в свое время! Никаких причин нет в себе сомневаться — иди, и бери то, что хочется!

Не хочется брать. Целовать хочется, нежить, на руках носить…

И мысль, что есть на свете кто-то, — неважно кто, каких достоинств, все равно нет никого, кто бы одного его рыжего локона стоил! — ради кого лисенок готов изувечить себя, согласен валяться в постели, едва при памяти от боли… Эта мысль сводила челюсти так, что чуть зубы не стер в мелкое крошево!

Не было другого объяснения, и рад бы найти!

В глазах темнело, как не поседел еще! Убил бы обоих… Только сам, своими руками…

Нет, он не уехал, — не тот человек, чтобы бежать. Ожье погрузился в заботы — вот уж где о нем скоро жутенькая слава пойдет такими-то темпами! Что, кто не по его — в клочки рвал, там можно было не церемониться…

Еще землю купил, дом заложил — и Като приятно, и пригодится, и продать всегда можно. И с женой, каждую ночь в одну постель ложился — не то чтоб мстил неизвестно кому, не то чтоб кровь играла, но Катарина обманывать не станет, а у нее самое время для дитя…

Только ни разу не переступил порог, за которым лежал «Рыжик Поль»: ведь одно едкое слово, один гневный взгляд из-под пушистых ресниц — и правда убил бы!

Стало страшно. Страшно вдруг обнаружить в себе такую бездну и сказать ей «да»… Да, способен, если не со мной.

Еще страшнее — удержаться на краю.

* * *