Вопросы цены и стоимости

Глупейший вопрос! Ага, позакатывай глаза теперь, позаламывай руки, попричитай напоследок - «малыш, что же этот мерзавец с тобой сделал…» Лживыми слезами еще облейся с ног до головы!

Почему лживыми? Да потому что нечего переспрашивать о том, на что тебе уже давно прямо ответили! Глумливое замечание Таша - «…сладко было смотреть, как он своей гордостью подтирается, лишь бы у его драгоценного любимого Ожье…» - гудело набатом, эхом раскалывая голову на тусклые, мертво хрустевшие черепки, а следом звенел срывающийся голос Равиля: «… если бы не это, обвинения к вам были бы более серьезными! Ксавьер мог обвинить вас в укрывательстве евреев и донести инквизиции… Не смейтесь! Вы же сами рассказывали мне, что это за система!…»

Да уж, в самое время смеяться над собственной слепотой до колик, вопрошая горестно «что ж ты не пришел ко мне, маленький, не рассказал сразу…» Вот только он приходил. И говорил, и не он один говорил. Но куда приятнее было тешить уязвленное самолюбие и гордыню, продолжая тщательно, - как привык, - заботиться о семейном капитале и подсчитывая прибыль… Вот и живи теперь, зная, что твое благополучие оплачено по самому высшему тарифу!

Болью и жизнью того, кого кажется мечталось на руках носить, лелеять и оберегать… Только получилось почему-то так, что это не богатый и влиятельный мэтр Грие защитил одинокого бесприютного мальчишку, а несчастный мальчик в буквальном смысле прикрывал собой его и его семью.

«Это из- за вас он стал подстилкой…» -мужчина уронил невыносимо тяжелую голову на руки, всей кожей чувствуя присохшую к ним кровь. Ту самую, которая покрывала пальцы хирурга, пытавшегося зашить глубокие раны на тонких предплечьях, которая превращала любимое лицо в жуткую, отстраненно-далекую посмертную маску, и словно мазком огромной кисти кричала в глаза о том, где именно тот вытерпел последнее избиение, и куда отполз, чтобы окончательно рассчитаться со всеми мнимыми долгами самым надежным способом.

И уже не важно, какую мерзость удалось измыслить Ташу из еврейского имени Равиля, хотя всего день тому назад Медад Луцато лично - осторожно пытался выспросить у мэтра Грие не только о любезном родственничке по жене, что было вполне понятно, учитывая драку между ними за деньги покойного Гримо, но и о его ближайшем окружении…

Что наводило на определенные мысли, если вспомнить обмолвку Ксавьера о Равиле и евреях на злополучном приеме. Недоумевая почему когда-то попросту отмахнулся и забыл предупреждение Като, в глубине души с присущей мужчинам самоуверенностью списав его на обычную женскую чувствительность, которой как оказалось в его супруге не было и в помине, - дети не в счет, - теперь Ожье не сомневался, что в Италии Таш, используя Равиля, провернул или даже просто пытался провернуть еще какую-то сомнительную комбинацию.

Только никакого значения это уже не могло иметь по одной простой причине: потому что маленький лисенок как умел, как мог, - защищал ТЕБЯ!!! Твою семью, которой ты все- таки дорожил больше…

Семью, - захотелось напиться до беспамятства и больше никогда не возвращаться в ясное сознание.

Если хотя бы допустить мысль о том, что юноша испытывал к нему что-то большее чем благодарность и обычную привязанность, то следом приходится понять, что эти чувства просто не могли возникнуть в Тулузе - с самого приезда они только все больше уходили друг от друга… И какими же глазами Равиль тогда должен был смотреть, как он ведет Като к алтарю?!

На закрывшиеся за молодоженами двери, а потом изо дня в день садиться за один стол, вечером учтиво желая спокойной ночи… От жестокого понимания некуда было деться: твоя вина, и больше ничья. И ты сам научил его этому, ты и больше никто, - научил молча, без объяснений делать то, что считаешь нужным, наплевав на все прочее! Жестом шулера, тасующего крапленую колоду, ловкой гадалкой-мошенницей, цыганскими прокопченными костром пальцами - память раскладывала перед ним таро, чьи карты вспыхивали под веками язычками пламени:

«Я пришел сказать, что ухожу»…

«Я хочу, чтобы меня любили!»

«Я же вас на самом деле…»

«Я не сделал ничего дурного!»

«Ты теперь совсем не хочешь меня?»

Нет… нет- нет-нет-нет-нет -только не это…

Ты! Ты, у которого по возрасту уже собственные дети должны по лавкам скакать десятками - ждал и требовал, чтобы поломанный всякой мразью мальчик пришел к тебе сам, открыто признавшись?!

В чем? И как он должен был это сказать, чтобы его услышали…

А ведь он приходил раз за разом!

И что получил в ответ?

«Мне от тебя этого не надо…», «Дешевка…» - впору сейчас самому себе жилы зубами рвать, только такое и на том свете до Страшного суда не забудешь!!!

- Господин…

Ожье скрипнул зубами на тихий оклик слуги: он приказал никого его не беспокоить, да и Катарина наверняка повторила распоряжение мужа, поэтому мужчина удивился возникшей в дверном проеме фигуре Реми.

- К вам Давид Фреско, Медад и Хедва Луцато. Говорят очень важно…