Вор

— Вы вроде шавки, Петр Горбидоныч… на все предметы лаете, — возмущенно зашевелилась Зинка, просыпая пудру на подзеркальник, и тут же зевнула.

— Миную твое безответственное заключение, ибо ты есть беременная женщина! — веско отпарировал Чикилев, постучав пальцем по колбасе, качество которой он вынюхивал. — Я возвращаюсь к оборванной мысли. Почему, спросил я тебя? Потому, что я аккуратист. Я уважаю кого следует, на собраниях поддерживаю, правом голоса не злоупотребляю, труд чту, отчисления вношу безропотно, подчиненного употребляю в меру, размышляю в установленных пределах. И вот, например, шкаф, за который я заплатил деньги… а завтра вдруг декрет: все шкафы в государство. Сам свезу и сдам приставленному чиновнику. Тысячу постановлений выдумают, а тысячу первое я сам придумаю и выполню со рвением!

— Шкаф-то дрянь… сам же сбирался на дрова расколоть! — бросила Зинка и шумно встала. В прихожей застучал обернутый в тряпку звонок.

Гости как будто под воротами собрались: ввалились скопом. Пришел Пчхов с Пугелем, притащились Бундюковы, из митькиной (— когда-то —) комнаты вылез брат зинкин, Матвей (— он просидел десять минут и уехал на заседание —), заявился черноватый мужчина без усов, начальство Чикилева, приглашенное для непосредственного ублажения, полминуты спустя набежал сутуловатенький старичок с бородкой, подчиненный Чикилева, и тут же получил колкий упрек за опоздание, а в прихожей уже гудел водопроводный бас гуталинового короля… Сборище выходило занимательное. Все покуда держались вразбивку, разговора не начинали, а потирали руки и поглядывали на стол.

Веселым, приплюснутым голоском Петр Горбидоныч пригласил гостей к столу, а Зинке сделал неприметный жест, чтоб начинала потчевать. Тем временем выпили по рюмке «декретированной», как милостиво сострило начальственное лицо.

— Погодка-то тю-тю, — сказало оно, выбирая рыжичек понежней (— горшочек придерживал Чикилев).

— Разлохматилась погодка! — вздохнул Петр Горбидоныч.

— Да-с… — сунулось лицо подчиненное.

— Вы про что? — покосился Чикилев, нажимая ногой на носок подчиненного. — Может, это в ином смысле было сказано, а вы лезете!

В сущности он ужасно волновался, с тоской поджидая Дмитрия Векшина, появление которого не предвещало благой удачи вечера. Чикилев пригласил на поминки начальство единственно из экономических соображений, но казнился ныне неописуемо. Посадить за один стол начальника и вора казалось ему ехидным кощунством, достойным даже высшей меры наказания. Порой уже представлялось ему, как сидит он за решетчатым окном, распинаемый раскаяньем и в ожидании гибели.

— Махлакова предписано уволить, — зловеще произнесло лицо начальственное.

— Я всегда подозревал в нем неблагополучие. У него тесть — дьякон, — подсказал хозяин, наливая по третьей. — На редкость опасный человек. Намедни читает мне стишки про местком… Я как на шиле сижу, а он полным голосом, даже с поэзией, знаете. «Безумный вы человек, пожалейте детей своих» (— это я ему говорю!), а он мне: «да у меня и детей-то нету». Такая дерзость!

— За что же его так? — спросил Пчхов, нескладно ковыряя свою кильку.

— Э-э, виноват, товарищ? — усмехнулось лицо начальственное, но Пчхов уже не переспрашивал.

Тут начальство потянулось к портвейну, а старичок принялся рассказывать анекдот с таким перцем, что гуталиновый король так и подскакивал, точно его щекотали. Петр Горбидоныч тем временем выскочил в переднюю. Предчувствия не обманули: в полумраке раздевался Митька.

— Здравствуй, Чикилев, — рассеянно сказал он. — А ты пополнел, право пополнел!

— Это от освещения! — скривился тот, довольный уж тем одним, что Митька не сразу начинает скандалить. — Очень, безмерно рад… сочувствую. Брат Геллы Вельтон! — провозгласил он и чинно поклонился.

— …и, кроме того, Дмитрий Векшин, вор, — сухо докончил Митька, направляясь прямо к столу.

— Ххе, шутник-с! — поспешил изъяснить Чикилев. — Мы обхохочемся, бывало, мокрешеньки сидим, а он как ни в чем… э, без улыбочки.

— Но какова же причина этого пиршества? — вопросило начальство, смакуя семгу. — Прямо Валтасарово пиршество… Надо вам, Петр Горбидоныч, ревизийку назначить.

— Поминки… кратковременная подруга жены-с, — преклонил голову Чикилев. — Скромная красавица, совсем юная…

— Ей сегодня было бы тридцать лет, — вставил Митька, останавливаясь взглядом на одной из бутылок.

— Я о возрасте душевном говорю, гражданин! — обиженно прошелестел хозяин.

Пока перебрасывались такими пустячками (— а старичок от усердия таким пустячищем тряхнул, что Петр Горбидоныч испуганно покосился в уголок, где Клавдя жевала свое яблоко —), Зинка обносила гостей индейкой, которая так и позывала каждого принесть вред своему желудку. Усложненная мадеркой, по рецепту бундюковской жены, она таяла, нежно похрустывая.