Вор черной масти

— Второй закон Ньютона гласит, что в инерциальной системе отсчёта ускорение, которое получает материальная точка с постоянной массой, прямо пропорционально равнодействующей всех приложенных к ней сил и обратно пропорционально её массе. Из него следует, что масса макарон намного меньше массы Земли и сила притяжения многократно превосходит их ускорение заданное ложкой!

Коровин и мой сосед посмотрели на меня с великим интересом. Доктор, почуявший лазейку в моей обороне, сразу же бросился в атаку:

— А где вы, разрешите вас спросить, это изучали?

Но его разочаровал мой стереотипный ответ:

— Не знаю, не могу вспомнить.

— Тогда, — сделал вывод доктор Коровин, — вы, батенька, еще не совсем здоровы. Как вспомните — так сразу вас выпишем!

Когда Коровин ушел, мой сосед долго бросал на меня короткие пытливые взгляды. Но так и не решился со мной заговорить. Я сделал вид, что ничего не замечаю.

Так буднично и скучно прошел второй день моего заточения в психиатрической клинике.

Единственным моим развлечением было слушать разглагольствования верзилы-санитара, который брал пример с доктора Коровина и хотел казаться в глазах окружающих грамотным и начитанным человеком. Себя он считал, чуть ли не равным в учености доктору Коровину и любил умничать:

— Медицина — наука возвышенная, — важно пояснял он, пичкая меня порошками и пилюлями. — В нее с глупой рожей соваться нельзя! Твоя болезнь от нервного потрясения. От этого шибко нервного волнения — все твои болячки. Душевная болезнь, одним словом. Ишь как подкосило тебя! Ты пей, пей порошочки — помогает.

Глава 3. Второй арест

"В октябре 1946 года впервые был поднят жупел еврейского буржуазного национализма в качестве угрозы коммунистической идеологии. Только что назначенный министром госбезопасности Абакумов в письме вождю обвинил руководителей Еврейского антифашистского комитета в националистической пропаганде, в том, что, по его мнению, они ставят еврейские интересы выше интересов советской страны.

Ситуация еще более ухудшилась в 1947 году. Я помню указания Обручникова и Свинелупова, заместителей министров госбезопасности и внутренних дел по кадрам не принимать евреев на офицерские должности в органы госбезопасности".

Павел Судоплатов. "Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы".

29 декабря 1949 года. 15 часов 22 минуты по местному времени.

Камера Читинской тюрьмы.

* * *

На третий день в мою больничную палату неожиданно вошли люди в форме. Это оказались представители нашей доблестной милиции. Не железнодорожной, а обычной. Меня сразу арестовали. Арестовали тихо, но злорадно торжествуя, посадили в черный воронок и доставили прямиком в Читинскую тюрьму. Даже никакого обвинения в совершенном преступлении не предъявили.

Наверное, забыли, а может быть, очень заняты были.

И вот так я неожиданно для себя оказался в четырехместной тюремной камере. Но нас тут торчит[5] не четверо, а восемь человек заключенных. Теперь я — зэка[6].

Сидим мы все вместе, в одной камере, но каждый за что-то свое. Правда мне повезло, что в камере нет матерых уголовников-беспредельщиков, о которых рассказывают страшные вещи, да и то шепотом.

А "прописки", о которой я много слышал, вообще не было. Странно, правда? Точнее она была, но проходила совсем не так, как я о ней знал из книг и фильмов. Прописку проходили люди с 16 до 35 лет. Если выпал из этого возраста, то ты никому не интересен. Заходи в камеру и занимай свободную шконку[7]. Почти все сидящие по пятьдесят восьмой не признавали прописку, это было церемониалом блатных[8]. А для чего ее придумали блатные? Вовсе не для того, что бы посмеяться над новичком. Она служила неким экзаменом на изворотливость для кандидатуры в воровские ряды. Прошел ее новичок на отлично — можешь, если душа зовет, примкнуть к блатным, стать приблатненным. Не прошел — скатертью дорога, живи сам, как умеешь.

Несколько дней новичку давалось привыкнуть к новой обстановке. Никто его не трогал, но все внимательно следили за его действиями. Но кое-какие правила поведения объявляли сразу и за их невыполнение строго наказывали. Это значит, били всей камерой. Хотя ничего особенного в этих правилах сверх мудреного не было. Не верь, не бойся, не проси. Будь человеком. Никогда не воруй у своих. Поделись с сокамерниками передачкой с воли. Всегда возвращай долги. Не лги. Не хвастайся. Соблюдай гигиену.

Мат! Русский мат. Этого богатства в речи любого зэка-сидельца было вполне с избытком. Но как часто ругань звучала так задушевно, что не оставляло никаких сомнений, что человек, который кроет тебя трехэтажным матом, искренне уважает во мне человека и выплескивает на мою персону избыток своих теплых чувств. Оскорблением, которое трудно себе представить и за которое могли убить, оказалось слово… "немец". Видимо у людей еще осталась неизрасходованная злоба к фашизму. Через несколько лет это постепенно забудется, но пока имело полную силу.