Вор-невидимка

Роман Осипович — сорокалетний, худощавый, со спадающей на лоб каштановой прядью волос и прозрачно-серыми глазами — пожал мне руку. Пробежав глазами мое редакционное удостоверение, он уселся рядом со мной. Я посочувствовал ему, что затормозилась съемка «Кинопортрета» и работа над заказанной Золотницкому скрипкой.

— Не желаю говорить об этом Кощее Бессмертном! — резко заявил Разумов. — Он у меня вот где сидит! — и, наклонив голову, хлопнул рукой по шее.

— Разве мастер виноват в такой неприятности? — вставил я.

— А я виноват?! У меня сорван план, заработок, следующая работа! Эх! — в сердцах выкрикнул Разумов. — Был бы умнее, черта лысого связался бы с «Кинопортретом» этого копухи! Сделал «Родину», прослушали — высший сорт «А»! «Погодите, переделаю, потом снимайте!» — «Ладно, Андрей Яковлевич! Только поскорей». — «Сказал: сделаю, мое слово свято!» Слушаем вторую «Родину». Говорят: «Затмили Страдивари!» Моя скрипачка просит: «Это сама мечта! Роман! Умолите мастера — пусть сделает и мне к Новому году! Ведь перед гастролями скрипку обыграть надо!» Пошел к нему, говорил, цену накинул. Отказывается: «Пока свою не кончу, не могу. Я должен все скрипки превзойти! „Родина“ — это плод всей моей жизни!» Будь прокляты все скрипки в мире! Бог с ним, с моим заказом, но свою бы кончил! Фильм горит!

— Неужели вы не нашли выхода?

— Нашел. За две недели до того, как украли красный портфель…

— Разве он был красный?

— Этот Кощей сам вынимал его из несгораемого шкафа… За две недели до кражи я просил дирекцию разрешить заснять в финале «Кинопортрета» вместо «Родины» «Жаворонка». Что, плохо? Дирекция одобрила, но мой консультант Савватеев уперся: «Нельзя! Снимали, как делают „Родину“, а звучать будет „Жаворонок“!» Да разве кто поймет, какая скрипка на экране? Все же в руках диктора и звукооператора.

Дальнейший разговор между мной и кинорежиссером я не воспроизвожу потому, что и так было ясно: Роман Осипович не мог тридцатого декабря, находясь в мастерской, унести красный портфель. Он же сам торопил работу над третьим вариантом «Родины». От этого зависел и фильм, и его личный заказ. Впрочем… Зачем же он хлопотал о замене «Родины» «Жаворонком»? Может быть, здесь ключ к тайне? Нет, надо точно выяснить, что и как можно сделать с нижней декой и табличками. Режиссер остается под подозрением.

Без двадцати минут четыре я вошел в квартиру Золотницких. У Любы были заплаканные глаза и сильно напудрено лицо. Мы прошли в столовую. И я услыхал, как Михаил Золотницкий репетирует на скрипке сонату Бетховена. Сев против Любы, я спросил, чем она расстроена. Ах, прошептала она, только что с ней говорил Андрей Яковлевич. Ему очень плохо, отказывает память, он начал заговариваться: сегодня несколько раз назвал ее Анной — именем покойной жены.

Я стал успокаивать ее, доказывая, что все-таки он — кремень. Я уверен: найдись сейчас красный портфель — и он бы ожил, воспрянул, стал бы работать вовсю. Характер! Таких людей работа держит до ста лет! Красный портфель нужен! Работа!

— Да? — спросила она и, подняв голову, посмотрела на меня.

— Конечно! Ну а «секреты» — это пустяк. Его «секреты» получились не сами собой. Разве до него не существовало русской скрипичной школы? Потом советской? Разве не обучал его Мефодьев? Или вы думаете, он сам создал все на пустом месте?

— Каждый художник, даже самый маленький, имеет что-то свое.

— Иначе он не был бы художником! — воскликнул я.

Лицо Любы стало светлеть. И я испытывал такое ощущение, какое переживаешь, стоя ранним утром в поле, и видишь, как медленно яснеет горизонт.

— Почему же он так убивается из-за пропажи расчетов? — вновь заговорила она. — Их ведь можно снова составить. У него есть ученики… Наконец, мой Михаил. ..

— Ученики — это пока только одно название! — не складывал я оружия. — А Михаил Андреевич безусловно ученик своего отца, и, кстати, отсюда все качества и характер. Упрям!

— Вот-вот! — подхватила она. — А я жена Михаила. И отсюда все мои качества!

Что она хотела этим сказать?

Из спальни донесся плач Вовки. Люба мягко коснулась рукой моего плеча, словно прося подождать, и убежала, шурша юбкой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОИСКОВ

Скрипка умолкла. Значит, Михаил Золотницкий в любой момент мог выйти в столовую, а мне хотелось побеседовать с ним наедине. Я быстро подошел к двери его кабинета, постучал и вошел. Он укладывал скрипку в футляр, кивнул мне головой. Я четко видел его лицо, на которое падал свет из окна.

— Я давно хотел вам сказать, — начал я, — что в редакции мне показали вашу статью о грунте. По-моему, она написана с большим знанием дела.

— Бьюсь второй год, чтоб ее опубликовали, и ничего не выходит. Говорят — слишком специальна для общей газеты… Пожалуйста, пройдитесь по ней карандашиком. Буду благодарен.

— Хорошо! — согласился я. — А теперь… Надеюсь, что все останется между нами?

— Конечно!

— В шкафах системы Меллера, внутри, бывают секретные ящики, которые запираются на особый ключ?

— В шкафу отца есть такой ящик. А почему вас это интересует?

— Не хранил ли ваш отец в этом ящике свой красный портфель?