Вор с черным языком

Думаю, горничная не расслышала про утро, потому что дальше зашуршала, сползая, ее простая крестьянская рубашка, а колени и ладони шлепнули по полу. Я выглянул из-за щита – вы бы тоже не удержались – и увидел, как антерка с пшеничными волосами, отвисшими грудями и бледной веснушчатой кожей стоит на четвереньках, изображая лошадь. Она заржала, а Гальва рассмеялась, и я вслед за ней. Спантийка услышала мой гогот и перестала смеяться, но я остановиться не мог, и тогда она вылезла из ванны, оставляя мокрые следы, подошла к стене, отбросила щит в сторону, а потом больно ухватила меня за яйца и за шею и швырнула в ванну, расплескав половину воды. Она вовсе не разозлилась из-за того, что я увидел ее голой – в ее возрасте женщины-солдаты теряют стыдливость, – но все равно отдубасила меня щитом. Не так уж и нещадно, впрочем. Не со всей силы и в основном по плечам. А я все никак не мог унять хохот.

– Что здесь смешного? – спросила она, но из-за акцента у нее получилось «смехного».

– Могла бы и надеть свои дурацкие штаны, прежде чем колотить меня. Я пришел сюда не за кобылицей.

– А я не за жеребцом!

– Ты уверена? – сказал я и заржал.

Антерка тоже заржала.

Тут уж и Гальва снова рассмеялась. Потом положила щит и надела штаны.

Я открыл окно, чтобы выпустить пар, как вдруг услышал: «Мяу, мя-а-а-у!» – и посмотрел на улицу.

Слепой кот отыскал меня. Он стоял на булыжной мостовой и принюхивался, подняв маленькую голову к окну.

11 Властительница Саурбрина

На следующее утро, двадцать первого зольня, мы двинулись из Кадота на запад. Перед выходом я сказал коту:

– Не надейся, что я поверю, будто ты не волшебный. Ты умеешь говорить? Нет, не думаю, чтобы ты так сразу выложил все свои фокусы, даже если ты мой любимец. Как другие собаки и кошки бывают чьими-то любимцами, понимаешь? Это не родственник и не друг, а что-то среднее. Если я беру тебя с собой, значит ты станешь моим лохматым племянником-другом-наперсником, но мы должны заключить соглашение. Я держу тебя при себе до тех пор, пока ты держишь пасть на замке. Стоит тебе один раз не вовремя заорать – и со мной все кончено, да и с тобой тоже. А если ты докажешь, что умеешь говорить, я поставлю тебя на все четыре лапы, и проповедуй потом, где только пожелаешь. Ты все понял? Ладно, не говори ничего, таким ты мне больше нравишься. Да, еще один вопрос – насчет дерьма. Я буду кормить тебя, когда смогу, и, само собой, ничего приятного из кота вылезти не может. Обещаю каждые два-три часа выпускать тебя из мешка, чтобы ты мог засеять поле или украсить мостовую. Но ни в лагере, ни в доме дерьма быть не должно. Первая же кучка в неположенном месте разлучит нас навеки. Не знаю, мальчик ты или девочка, но, пока ты не подскажешь мне другое имя, я буду звать тебя Обормотом, потому что именно эту песню горланила толпа недоумков в тот день, когда мы повстречались. Я из тех, кто видит в случайности волю Провидения. Мешок я смазал маслом, чтобы он всегда оставался сухим. Все необходимое куплено: десяток новых стрел, точильный камень, баночка меда, медная фляга с виски и кварта пива. А еще куча соленой селедки, из которой тебе может перепасть самая мелкая и костлявая рыбина. Мы двинемся в путь, как только прикажет эта госпожа.

Я показал острием ножа на Гальву. Она сидела на кровати, засунув одну руку по локоть в сапог, а другой натирая его маслом. Спантийка уставилась на меня хмурым, немигающим взглядом, как смотрят на идиота, с довольным видом копающегося в грязи.

– Мы отправляемся на запад, – сказал я Обормоту. – Готов поклясться, ты всегда хотел увидеть запад. Или хотя бы понюхать. Бронзовщики Молровы. Бескрайние леса Брайса. Золотистые пшеничные поля Аустрима. Таверны и каналы Средиморья.

Гальва слегка покачала головой.

– Как-как? – Я наклонил ухо к кошачьей пасти. – Ты рад, что мы идем на запад, потому что не хочешь видеть Испантию?

– Полегче, – сказала спантийка, чуть крепче полируя носок сапога.

– Ты говоришь, что восточные женщины носят усы? А еще у них волосатые подмышки?

– Baes pu palitru.

Она повесила правый сапог на окно, чтобы кожа нагрелась на слабом солнце и впитала масло. Влажный после чистки щит из родникового дерева спантийка развернула так, что квадрат солнечного света из окна лег точно на него, поблескивая на умбоне с лицом духа урагана. Дерево было гладким, как новенькое, без единой отметки от стрел, попавших в щит в Сиротском лесу. Оно и вправду заживляло свои раны. Боги, за этот щит можно купить целое поместье!

Кем же все-таки должна быть спантийка, чтобы иметь такую ценную вещь?

– Baes pu palitro, – повторил я. – Если я еще не забыл спантийский, она сказала, что ты доиграешься, Обормот.

– Я говорила про тебя, а не про этого chodadu кота.

– Ты хотела сказать «драного»?

– Я не разговариваю с котами.

– Но chodadu – это значит «драный», правильно?

– Его уже отодрали.

– Отодрали?

– Да. И между прочим, на запад мы пока не идем. Сначала на север.