— Дело не в том — парился Лях в тот день на киче или нет, — взял наконец слово Паша Яхонт. — Базар идет о том, завалил он законного вора Призрака или не завалил. Так вот, мы с Николой Писарем тому свидетели — Призрак незадолго до смерти отошел от дел. В прошляки подался. И мы это подтвердили малым сходом. Так что если даже Лях его и замочил, то уже не как вора законного, а как простого фраера. А за это пусть с него мусора спрашивают, если докопаются, а нам ему предъявить нечего.
Воры помолчали, обмозговывая сказанное. Наконец Никодим продолжил:
— Выходит, Фома, ты на правильного серьезного арестанта порожняк погнал? Предупреждали ведь тебя по-братски, не увлекайся марафетом. Он по мозгам бьет не хуже дубинала. Вот и довел до беды. Ты ведь не один раз короноваться пытался, да каждый раз у тебя какой-нибудь рамс выходил.
Фома такого хода не ожидал и не на шутку струхнул.
— Нет, братва, если что не так получилось, то не по злобе, а по непонятке…
— Был ли тут гнилой заход или по непонятке ты косяка упорол — это без разницы, — рассудил Реваз Старый. — Лях имеет полное право тебе предъявить. Есть возражения?
Яхонт и Никодим одобрительным ворчанием выразили свое согласие. Реваз Старый обратился к Лешке:
— По нашему воровскому закону ты, Лях, можешь спросить с Фомы за косяк как с гада или как с достойного. Выбирай, тебе решать.
Фома побледнел. На лбу его выступили капли пота. Если бы Ляха признали виновным в убийстве вора, его наверняка ждала лютая смерть. Но поскольку обвинение оказалось ложным, то и караться оно должно было со всей строгостью.
Лях медлил. Он мог тут же зарезать Фому. Больничные шныри мигом убрали бы все следы, а труп отправили бы в мертвецкую вслед за бедолагой из коридора. Он мог дать обидчику "по ушам", "заделать плотником", переведя Фому навеки в мужики, а то и в обиженку. Но Лях выбрал другой путь.
— Я хочу получить с Фомы как с брата.
Воры облегченно вздохнули. Фома подошел к Ляху и поклонился.
— Прости, братан. По непонятке на тебя наехал. Косяк упорол.
И замер в ожидании. Лях несильно, без размаха ударил его раскрытой ладонью по щеке, отчего голова Фомы мотнулась в сторону.
Фома старательно прятал глаза, но Лях на долю секунды успел перехватить его полный ненависти взгляд. Фома глянул, словно ножом ударил. Ляху стало ясно, что, рано или поздно, доброта выйдет ему боком. Точнее войдет в бок в виде заточки или пики. Но поступить сейчас по другому он не мог, не имел права.
Он не ошибся. Его отказ от личной мести показал его ворам с лучшей стороны как рассудительного и справедливого человека. Решением сходки Лях назначался смотрящим на "Силикатной". Фоме предложили раскрутиться и этапироваться куда подальше за новым сроком.
Через неделю Фома пошел к Храпову и взял на себя убийство Кишки. Его увезли на новое следствие. Смотреть над зоной остался Лях.
Лях имел долгую беседу с Храповым. Она значительно отличалась от договора между кумом и авторитетом. Это был скорее пакт о взаимном ненападении. Лях обязался навести на зоне порядок и покончить с беспределом. Храпов обещал не мешать и не вести подковерной интриги.
Первым делом Лях запретил самосуд. Отныне опускать провинившегося по своему усмотрению или решать вопрос поножовщиной запрещалось и каралось как беспредел. Виновных, в этом не опускали и не убивали, а только ломали. Покупка жратвы у повара приравнивалась к крысятничеству — краже у своих. За это также ломали и того, кто купил, и крысу-повара. Первым пострадал Чушка, что очень понравилось Храпову.
Затем Лях объявил — петухи тоже имеют свои права. Все споры с ними разбираются только через главпетуха, поскольку все виды общения с самими петухами, кроме сексуального, запрещались. Услуги петухов отныне оплачивались по жесткому тарифу, в основном чаем.
Прекратились поборы с мужиков. Раньше иной не успевал донести полученную посылку до отряда. Теперь отчисления в общак шли только деньгами, куревом и чаем.
Храпов только диву давался и чесал в затылке. С уничтожением системы беспредела резко сократилось число желающих служить стукачами. Но, с другой стороны, он понимал, что такое положение дел лучше сотни агентов страхует зону от волнений и беспорядков. Так в заботах и пролетел первый Ляхов срок.
На прощание, выписывая Ляху проездные документы до Москвы, Храпов признался:
— Знаешь, Лях, до встречи с тобой я ненавидел всех воров.
— А я ментов, — ответил Лях. — Менты убили моего отца.
— А моего отца убили воры, — сказал Храпов. — Десять лет назад они вломились в квартиру директора облторга Шамеса и вырезали всю его семью: его самого, жену, дочь, мать, брата.
— Что-то ты, начальник, не похож на родственника крутого цеховика, — недоверчиво скривился Лях.
— А я не был его родственником, — подтвердил Храпов. — Мой отец был участковым терапевтом и как раз в это время находился в квартире Шамеса. Выписывал сердечные лекарства его больной матери. Отца убили сразу, потому что понимали — он не может знать, где Шамес прячет свое добро. Остальных сперва долго мучили, потом тоже убили. С тех пор я ненавижу насилие.