Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7)

- Вижу, - со вздохом согласилась Сюзанна. - Вижу с тех пор, как его приперли к стенке. Надоело мне смотреть на все это. Я хочу, чтобы ты поскорее образумилась. Да что же я, прости Господи, одна должна тащить на себе все хозяйство, даже без твоей помощи?

Она задумалась, закусив губу, а затем неожиданно обратилась к Раннильт с вопросом:

- Скажи-ка, а поможет тебе, если ты своими глазами убедишься, что твой акробатишка жив и невредим и что до поры до времени его, как это ни жаль, никто и пальцем не может тронуть? И что он, если повезет, даже из такого переплета сумеет выпутаться?

Сюзанна произнесла воистину волшебные слова. У Раннильт высохли слезы, глаза ее вспыхнули, как две свечки, и она впилась в Сюзанну сияющим взглядом.

- Я его увижу? Вы хотите, чтобы я к нему пошла?

- Есть же у тебя ноги! - язвительно сказала Сюзанна. - И расстояние туда - всего ничего. В монастырь никому не запрещают входить. И может быть, ты образумишься, когда побываешь у него и сама увидишь, как мало ты для него значишь, в то время как ты, дурочка, все глаза выплакала. Может быть, ты тогда поймешь, что он за птица, и это будет для тебя полезным уроком. Ладно, отправляйся! Сходишь, и покончим с этим! Один день я уж как-нибудь без тебя обойдусь. Пускай жена Даниэля займется делом. Глядишь, чему-нибудь и научится.

- Так вы это, что ли, взаправду? - прошептала Раннильт, потрясенная таким великодушием. - Мне можно уйти? А кто же будет вместо меня приглядывать за супом и за жарким?

- Я сама присмотрю. Видит Бог, я достаточно часто это делала! Сказала тебе - иди! Да ступай побыстрее, пока я не передумала, можешь не возвращаться до вечера, если это тебя излечит и ты вернешься уже в здравом уме. Только умой лицо, девушка, и расчеши волосы, чтобы самой не срамиться и нас не срамить! Можешь захватить с собой овсяных лепешек да положи в корзину что-нибудь из вчерашних остатков. Если действительно он напал на моего отца, - жестоко пояснила она, стоя спиной к Раннильт и спокойно помешивая в котле поварешкой, - то ничего хорошего его не ждет, так что пускай уж поест, пока жив, мне не жалко. - Затем она, обернувшись через плечо, бросила остолбеневшей от изумления Раннильт: - Ступай и навести своего менестреля! Я не шучу, можешь идти. Не думаю, чтобы он хотя бы запомнил твое лицо! Так что иди набираться ума-разума!

Не помня себя от счастья, ошеломленная свалившейся на нее неожиданной милостью, Раннильт умыла лицо дрожащими руками, подобрала растрепавшуюся копну темных волос, схватила корзинку, наполнила ее какими-то кусочками, которые ей грубовато сунула Сюзанна, и пошла через холл к выходу, как ребенок, который спит с открытыми глазами. Случилось так, что в это время с лестницы спускалась Марджери с охапкой старых, ненужных вещей. Заметив мелькнувшую внизу, торопливо удаляющуюся фигурку, она, чувствуя невольную симпатию к такой же одинокой, как она сама, и чужой здесь сиротке, с удивлением спросила:

- Куда тебя, девочка, посылают, что ты так спешишь?

Раннильт покорно остановилась и, подняв голову, увидела перед собой свежее, круглощекое лицо Марджери:

- Миссис Сюзанна сегодня дала мне выходной. Я иду в аббатство отнести Лиливину кое-что из съестного.

Это имя, столь много значащее для Раннильт, ничего не сказало Марджери, поэтому она объяснила:

- Это менестрель. Про которого говорят, что он напал на мастера Уолтера. Но я не верю, что он это сделал! Она сказала, что разрешает мне к нему пойти, чтобы я сама посмотрела, как он поживает, а то я очень плакала...

- Я его помню, - сказала Марджери. - Маленький такой, совсем молоденький. Так, значит, они уверены, что это был он, а ты убеждена, что нет? - Задумчиво опустив глаза, она порылась в одежде, которую несла, и по ее лицу пробежала слабая улыбка. - Помнится, он был неважно одет. Вот кафтан, который мой муж носил несколько лет назад, и плащ. С его росточком ему они подойдут. Возьми их с собой. Обидно было бы просто так выбросить вещи. Благотворительность - дело богоугодное и простирается даже на грешников.

Она деловито вынула обе вещи из общей кучи - хороший темно-синий кафтан, из которого Даниэль вырос после первой починки, и чиненый-перечиненый красновато-коричневый плащ с капюшоном:

- Вот, бери! Здесь они уже никому не нужны.

Они были действительно не нужны, и теперь пригодились молодой хозяйке лишь постольку, поскольку ей доставило особенное удовольствие отослать их несчастному бедолаге, которого ее новое семейство в один голос объявляло закоренелым преступником. Для Марджери это был жест, которым она утверждала свою независимость.

Еще более ошеломленная, Раннильт приняла из ее рук подарки, засунула в свою корзинку и, молча поклонившись, опрометью кинулась вон, не дожидаясь, когда прекратится приступ всеобщего благоволения и все щедроты - одежда, еда, выходной день - рассыплются на ее глазах прахом.