Воробышек (СИ)

Никто не знает, где я. Даже не подозревает, что уже обеими ногами и даже с головой в могиле. Начнет ли Егор бить тревогу и, если да, то когда? Сколько у меня вообще времени, прежде чем кислород закончится, и я усну навечно?

И почему меня преследуют чувства, что все это уже было?

Почему я так явственно помню, что прежде вот также прощалась с жизнью?

А потом меня простреливает догадка о том, что недавний сон – вовсе не сон…

Сердце раненой птицей билось о ребра грудной клетки, безрезультатно пытаясь вырваться наружу. Голова горела, а внизу, в животе, где под тонкой кожей витиевато переплеталось розовое нутро, разрасталась неконтролируемая дрожь. Как бы это не звучало мерзко и противно, но у меня в прямом смысле слова тряслись кишки. Наверное, если бы за последние сутки я нормально питалась, непременно обделалась бы от страха.

А может, уже обделалась?

Я же совершенно ничего не чувствую…

Пока идиотские мысли хороводами кружили в моей голове, содрогания разрастались по всему телу. Мне тут же начало казаться, что я задыхаюсь, и стены довольно просторного гроба, смолистый запах которого лишь усугублял ощущение нехватки кислорода, стремительно сужались, пытаясь раздавить мое и без того бесполезное тело.

Наверное, в глазах моих потемнело и закружилось, не знаю. Но словно в подтверждение этих предположений все тело окутало ощущение полета в невесомости. А уже в следующий миг я перенеслась в далекое прошлое.

«Тонкая, но тяжелая ладонь хлестко опустилась на щеку, высекая искры из глаз.

- Ненавижу тебя! – шипела утратившая свою былую красоту, сильно исхудавшая и абсолютно запустившая себя брюнетка.

Моя мама.

Она металась из угла в угол, путая тонкие, с облупившимися изгрызенными ногтями, пальцы в застарелых колтунах на некогда блестящей шелковой шевелюре. На тонких длинных ногах болтались когда-то модные и опрятные, а теперь уже засаленные и несоразмерно широкие джинсы. Поверх посеревшей водолазки был накинут рыжий кардиган с вытянутыми локтями и карманами. Еще в прошлом году эта часть гардероба женщины была предметом гордости и зависти.

Но не теперь.

Теперь для дрожащей от ломки Татьяны имела смысл лишь очередная доза кристаллического порошка, закоптившаяся от огня столовая ложка, резиновый жгут и старый шприц.

После смерти отца умерла вся наша семья. И мать моя умерла, оставив после себя лишь безжизненную оболочку слабохарактерной, утратившей смысл существования, зависимой от наркотиков женщины. И я сама умерла, став никому не нужной обузой.

- Как же ты мне надоела!

Цепкие пальцы схватили меня за тонкое бледное запястье и потащили следом за собой. Короткие ноги в желтых резиновых сапожках, давно ставших маленькими, не поспевали за размашистым торопливым шагом потерявшей всякое человеческое обличие матери. Я спотыкалась, падала серыми колготами в рубчик прямо на грязную землю, глотая всхлипы, но женщину это не останавливало. Не сбавляя темп, она лишь дергала меня за руку вверх, вызывая острую боль в плече, ставила на ноги и продолжала путь, не обращая внимания на осуждающие взгляды окружающих.