Ворон

Под ним что-то затрещало, и он вскочил, дико вытаращив глаза, уже зная, что увидит. И действительно, под ним на полу лежал раздавленный в порошок скелет; череп остался, но без челюсти….

Он отшатнулся, но все же взглянул в ту выемку, где оставил других двух братиков. Как и следовало ожидать — там лежали два остова, однако руки их так переплелись, что проходили через ребра, через всю грудь друг у друга.

Барахир хотел отвернуться, броситься бежать, однако, какое-то болезненное любопытство удерживало его, и он все разглядывал: на скелетах кое-где остались истлевшие куски одежды. Черепа плотно опоясывали короны. Были, с несколькими устремленными вверх клыками; из глубин их исходило темно-матовое сияние, однако — свет этот не разливался в воздухе, но оставался на поверхности корон. Никаких украшений на коронах не было, но зато из глубин их проступали некие письмена, и, чем дольше Барахир вглядывался тем сильнее они наполнялись огненно-кровавым светом.

— Наважденье. Наважденье! — пробормотал он сорванным, дрожащим, но уже вполне понятным голосом.

Отшатнулся, побежал по коридору, бормоча при этом: «Конечно же, ничего не было!.. Не было!»

Он споткнулся об еще один скелет, и, когда поднялся на ноги, то вновь заполнилось все желтоватым сиянием, вновь взметнулись вокруг стены из черного гранита, а сзади раздался вопль двух младенцев, увидевших смерть своего братика.

— Нет, нет… — бормотал он, продолжая бежать.

Но вот он резко остановился, схватился за лицо, вжался в гранитную стену. Тело его дрожало, и сквозь стон можно было разобрать только: «Нет… нет… Не было… Наважденье…». Но вот вновь он весь передернулся, точно перекосился; и, вдруг отчаянно, безысходно зарыдал.

И вновь он увидел личико разбившегося — оно не могло быть лишь виденьем — он знал, что это был настоящий младенец; вспоминал он и то, как держал на руках его братиков, как волновался за них; как одному из них даже и колыбельную спел.

Барахир оглянулся назад. В глазах темнело, ноги подкашивались. Он заскрежетал зубами, попятился, шепча:

— А что, ежели обманываю себя? Признайся же, что одного младенца разбил… Сейчас ты должен вернуться, взять их и вынести отсюда. Если оставишь — в гибели еще двоих виновен будешь.

Так говорил он, а сам пятился все дальше и дальше — вспоминались и черепа обтянутые коронами, и они казались не менее явными, чем лица.

Захваченный этими переживаниями, он бормотал:

— Ладно, пускай скелеты. Вернешься, увидишь скелеты и…

Тут он вспомнил, что сам упал на один скелет и раздавил; и зашептал быстрее:

— Нет, нет — ты ведь, чувствуешь, что все это бред!

И тогда, решившись окончательно, он развернулся и побежал прочь. Блекло-желтоватая дымка висела удручающе однообразно, без всяких теней — ничто не изменялось, ряды углублений все тянулись и тянулись, и, казалось, конца края им не будет…

Сколько он не бежал, младенческие крики не умолкали, а, напротив, с некоторого времени стали возрастать; и, наконец, прорезались оглушающим, сбивающим с ног ужасом, совсем близко прорезались!

На побелевших, плотно сжатых губах Барахира появилось чудовищное подобие усмешки; и он выплеснул из себя:

— По крайней мере, теперь вы себя выдали! Вы всего лишь призраки, злые духи! Да! Кто, как не злые духи, мог переместится вперед меня! Ну — вот вы себя и выдали! Не боюсь! После того, что пережил — не боюсь! Не повинен в смерти младенца! Давайте — бросайтесь, вцепляйтесь в меня; кровь пейте! Не боюсь!

Он, однако, совсем измучился — голос у него был слабый.

А вопль совсем близко — уже прямо перед ним! Барахир замедлил бег, шатаясь как пьяный, хватаясь руками за стены, сделал еще несколько шагов, и вот выступили перед ним из желтоватого света очертания. На полу лежала бесформенная кровавая груда, над которой возвышалась голова младенца. Голова была живая: у нее были огромные, вылезшие из орбит, покрытые слизистой оболочкой глаза, и там бешено вращались, ревущий чернотою два зрачка — у этой головы не было челюсти, чтобы кричать; зато другие два младенца выбрались из своих углублений, и теперь вот ползли по полу, уже измазавшись в крови своего братика, оставляя за собой темные следы. И у них были эти огромные, страдальческие глаза, и их рты раскрывались все шире, пронзая воздух все большим воплем.

— Круг! Я обежал круг! — дрожащим голосом выкрикнул Барахир, пятясь, однако крик этот вновь поглощен был в вопль.

Вновь загудел от этой рвущейся боли воздух, вновь затрещала его голова; а он согнувшись, заваливаясь из стороны в сторону, побежал назад.

— Все… — срывалось с его губ. — Я сойду здесь с ума. Буду грызть стены, а потом, когда силы оставят меня — повалюсь в одну из этих выемок, и останусь лежать на веки.

Голова его страшно закружилась; он стал заваливаться, но успел выставить перед собой руки; откатился к стене — тяжело дышал, хватаясь дрожащими руками за пол, еще пытаясь подняться.

— А они, ведь, ползут за мною. Да… Сейчас будут здесь… Что же делать, как же выбраться? Где ж сил то взять?..