Ворон и ветвь

– Невозможно. Попрать клятвы? Использовать стрелы Баора? Немыслимо.

– Так немыслимо или невозможно? – сухо уточняет архиепископ, подаваясь вперед. – Хотя какая разница? Лишь по случайности реликвия не была похищена, иначе война уже запылала бы.

Он прав. Стрелы Баора подделать невозможно, и их использования достаточно, чтобы обвинить в нарушении договора не людей, а фэйри.

– Почему король не обратился к властителям холмов? – бесстрастно интересуюсь я, зная ответ, но желая услышать ту сторону, какой его обернет епископ.

– Он болен.

Ответ, не говорящий ни о чем.

– Даже на этой доске предостаточно других фигур, – киваю я на стол. – Бароны, священники, наследник… Предъяви кто-то подобное обвинение, Звездные холмы не смогли бы не ответить.

Властитель церкви Арморики молчит. Потом протягивает руку и бережно, почти ласково, по очереди касается белых фигурок, оставшихся на доске или стоящих вокруг нее. Не снимает их, не двигает, лишь слегка поворачивает крошечными лицами к высокой и тонкой, украшенной упрощенным подобием королевского венца, фигуре наследника. Бароны – к наследнику. Рыцари – к наследнику. Ну, латников никто и не спрашивает. Инквизитор – к наследнику. В последнюю очередь палец, украшенный архиепископским перстнем с изумрудом-печаткой, касается своего крошечного тезки – и не трогает его.

Когда Домициан поднимает на меня лихорадочно-блестящий взгляд, я понимаю, что вот он, момент, когда Колесо Судьбы уже поскрипывает, но никто не знает, что принесет его поворот.

– Почему? – спрашиваю я, уже не заботясь о ровности тона.

– Разве это важно? – так же тихо звучит в ответ.

– Только это и важно, – мягко подтверждаю я.

И снова молчание. Действительно, остальных несложно понять. Бароны хотят новых земель, на которых можно рубить вековые леса и распахивать заповедные луга. Инквизиториум хочет мир без фэйри. Альбан… он, полагаю, хочет угодить всем, кто желает войны. Но архиепископ… Неужели два крыла Церкви ненавидят друг друга настолько, чтобы лишить ее возможности воспарить над Арморикой в полной свободе, осеняя каждый скрытый ранее уголок?

– Я встречаюсь с вами, рискуя… понятно чем, – тускло роняет Домициан, становясь вдруг значительно старше и куда более больным, чем было заметно в начале разговора. – Неужели этого мало?

– Это лишь слова. О, я не говорю, что вы лжете, – уточняю, видя всплеск возмущения в его взгляде. – Возможно, солгали вам. Возможно, даже ненамеренно. И если даже так – чего вы хотите от народа холмов? Сидхе не ударят первыми. Кто бы ни применил стрелы Баора, властители Дивной страны чтят договор.

– Разве я говорю о нарушении договора? – шелестит бесцветный голос. – Пока что войны хочет только наследник. И Инквизиториум, разумеется, – но в этом ничего нового и необычного.

– Значит, Альбан? – уточняю я, начиная понимать.

– Да, – глухо подтверждает архиепископ, снова пряча взгляд в фигурках на доске. – Альбан и те, кто стоит за ним. Господин… лекарь, не мне искать разговора с властителями холмов.

И уж точно не мне, хотя священник об этом не знает. Вот усмешка судьбы: глава Церкви предает своего короля проклятому сидхе, а сидхе не видит смысла рассказывать об этом тем, кому предназначена весть. Нет, я могу, конечно, передать ее. Но что дальше? Дивный народ не ударит первым, он слишком ослаблен веками фальшивой свободы в кэрнах. Легко говорить, что время на стороне сидхе, но уже выросло поколение, не знающее земель дальше, чем на три часа конной скачки от холма, – предел, обозначенный договором. Та же клеть, только побольше.

– Не вам, – задумчиво подтверждаю я. – В холмах не поверят священнику. И даже если поверят, это не остановит нового короля. Господин епископ, вы уверены, что я понимаю вас правильно?

Наши взгляды встречаются на доске, где маленькие воины, священники и короли в очередной раз сражаются за что-то, чего не могут понять. Битва ради битвы, игра ума. Точнее, двух умов, для которых все остальные лишь фигурки, которые можно переставлять, отправляя под удар или сражая ими фигурки соперника. А ведь я никогда не увлекался шахматами всерьез. Слишком рассудочная игра, а жизнь, которую шахматы столь бездарно пытаются изображать, редко подчиняется одному лишь рассудку.

– Вам решать, – шелестит бесцветный голос человека в тиаре, живой фигурки на большой доске, которую люди называют королевство Арморика, а сидхе – просто Земли. – Но решать нужно быстро. Лекари утверждают, что Ираклию осталось около месяца.

Мне очень хочется сделать ход за белых! Ну как епископ не видел, что загнал короля почти в угол доски? Я не люблю шахматы, но эту партию мне хочется закончить – и по-своему.

– Месяц? Мало.

– Слишком мало, – подтверждает архиепископ, быстрым движением смахивая капельки пота с высокого лба. – Посол Престола ждет коронации, чтобы заверить новый договор с сидхе, но Престол оскорблен нападением. Слишком удобный повод, вы же понимаете.

– А кто-нибудь вообще искал напавших? – интересуюсь я, сплетая пальцы, которые так и тянутся к доске. – Или все боятся действительно их найти?