Толпа пришла в движение: одни готовились следовать за Дагом в святилище, другие побежали за оставленными вещами и домочадцами. Арнор, с накинутым на плечи кожухом, и Хавард прошли прочь от ворот, к небогатому дворику, где поселился покойный Ульвар, когда подружился с Кеденеем и взял в жены его сестру.
– Дашь мне что-нибудь? – спросил Хавард, когда они отошли от толпы. – У меня все было, но после той битвы эти тролли все растащили куда-то по щелям.
– Могу дать секиру или меч хазарский. А, нет, хазарским же с коня рубят. Шлем тоже дам. Щит само собой. Завтра зайдешь ко мне, я покажу, что есть. Выберешь по руке.
Они вошли во дворик. В дом Кеденея уже перевели пленниц, которых сегодня на пиру торжественно раздадут, и туда же перешел смотревший за ними Самуил со своими людьми.
– И еще. – У дверей Арнор остановился и повернулся к Хаварду. Тот смотрел на него снизу вверх, и теперь в тонких чертах его проступило скрытое беспокойство. – Если ты отвадишь от нас Гудбранда, я подарю тебе лошадь.
Хавард изменился в лице: отвадить Гудбранда он хотел ради собственных целей, не думая, что этим окажет услугу еще и Арнору.
– Надо же тебе будет на чем-то сваливать отсюда, – закончил Арнор, развернулся и ушел.
В святилище Арнэйд старалась сосредоточиться на своих обязанностях, не смотреть по сторонам и выкинуть из головы все, что она услышала в это утро. Она стояла на могиле своего прадеда – Бьярнхедина Старого, с этой священной возвышенности она обращалась к богам, и сегодня как никогда ясно ощущала свое право быть связующим звеном между мертвыми под землей, богами на небе и живыми людьми на земле. От волнения ее трясло, но в то же время она чувствовала себя необычайно сильной. Кому это делать, кому занимать это место, как не ей, правнучке воина-медведя? Того, по чьим следам сюда пришли все эти русы – уроженцы Готланда, Аландских островов, где поклонялись медведю и тоже считали его своим предком, Свеаланда и других земель за Варяжским морем. Весь род «мерянской руси» можно было считать потомками Бьярнхедина Старого – и они считали себя ими, раз приходили приносить жертвы над его могилой. А значит, она, его правнучка, была кем-то вроде общей матери всех этих людей. На празднике Зимних Ночей Арнэйд еще не осознала этого как следует, но в этот раз ей казалось, что она спустилась с Бьярнхединова кургана какой-то более значительной женщиной, чем поднималась туда.
Пир в гостевом доме прошел весело. Угощение было очень обильное: каждая из трех дружин отдала в благодарственную жертву по одной голове всех видов взятого скота: по одному бычку, по барану, по свинье. А Даг прибавил к этому коня. Мяса, вареного и жареного, было столько, что не могли съесть. Участники похода рассказывали, как все было, Арнора заставили послать мальчишку за его шлемом, пустили шлем вокруг стола, и каждый счел своим долгом просунуть палец в дыру от стрелы и пошевелить им там, что вызывало неизменный хохот соседей. А Рунольв, воодушевившись от пуре, прямо на месте сочинил вису.
– произнес он, встав за столом, и Арнору пришлось пойти выпить с ним в благодарность: от всякого стиха в его честь у человека прибавляется удачи, пусть даже этот стих не самый искусный.
– Х-хе! – воскликнул рыжий Кольбейн, когда шлем дошел до него. От пива его полное лицо стало красным как мак, полуседые-полурыжие волосы разметались по плечам. – Что же это была за стрела?
Арнор вынул из кошеля на поясе искривленный от удара наконечник с маленьким кусочком обломанного древка. Наконечник тоже пошел по рукам.
– Да у тебя, Арнор, в голове, видать, камень! – сказала Вефрейя, для наглядности постучав наконечником по столу. – Если об нее плющится железо!
– выкрикнула Гисла, сложив вису на ходу и так торопясь, будто кто-то грозил ее опередить.
Гости одобрительно засмеялись: Гисла, женщина бойкая, оказалась еще и стихотворицей!
– Арнор, ничего не остается нам делать, – прокричал Снэколь сквозь гул голосов и смеха, – кроме как дать тебе прозвище. Отныне ты будешь зваться Арнор Камень!