Ворона на мосту. История, рассказанная сэром Шурфом Лонли-Локли

– Все-таки это был не замок, – я не мог стерпеть столь вопиющую неточность. – Просто большой загородный дом эпохи вурдалаков Клакков. Это вам любой специалист по архитектуре подтвердит.

– Моё невежество воистину безгранично, – невозмутимо сказал Чиффа. – Я же, в сущности, простой провинциальный паренёк, бывший полицейский из графства Шимара. Чего ты от меня хочешь?

Крыть было нечем.

– Расскажите лучше, как теперь все будет, – попросил я. – Война закончится? Мир не рухнет?

– Конец войны теперь действительно близок и, я бы сказал, неминуем, – кивнул Чиффа. – Что касается конца этого Мира, я очень рассчитываю, что теперь он не столь близок и чуть менее неминуем, чем казалось вчера. Лойсо представлял собой немалую угрозу, но далеко не единственную. Впрочем, мы с тобой молодцы, сделали все, что могли. Осталось ещё сделать все, чего мы не можем, и тогда успех гарантирован.

– Прекрасные перспективы. Просто прекрасные.

Я постарался произнести эти слова с максимально доступной мне язвительностью. Напрасный труд, Чиффа и бровью не повёл.

– Вот именно. Прекрасные перспективы, лучше и не скажешь. Нам обоим придётся прожить, совершенно безупречную жизнь – каждому свою.

– Что вы имеете в виду, когда говорите о безупречности? Кажется, я вас снова не понимаю.

– Конечно не понимаешь. Но очень скоро поймёшь. Безупречность, о которой я говорю, – это сознательный вызов собственному невозможному, потому что иных достойных противников у человека нет вовсе, мало ли кому что кажется… А у нас с тобой – и подавно. Особенно теперь, когда наш приятель Лойсо Пондохва сидит в добела раскалённой клетке и добросовестно пытается понять, что он в своей жизни делал не так, – на этом месте Чиффа ухмыльнулся, но, не обретя во мне поддержки, снова стал серьёзным. – Ты не раз говорил себе, что если не совершать время от времени невозможное, то и жить не стоит. Ты абсолютно прав, так оно и есть, только вот это твоё неопределённое «время от времени» я бы заменил для начала словосочетанием «каждый день». А начать предлагаю прямо сейчас, – и он выразительно посмотрел на кувшин с остатками горького зелья.

Я кивнул и допил лекарство. На этот раз мне показалось, что горечь проникла в самое сердце и переполнила его до краёв. Никогда прежде мне не доводилось испытывать столь всепоглощающую и, в сущности, беспричинную скорбь. На её фоне горький вкус во рту казался почти приятным и уж во всяком случае второстепенным ощущением.

– Вот! – обрадовался Чиффа. – Только что окончательно затянулась невидимая рана в твоём сердце – то самое отверстие, из которого хлестала сияющая пустота Хумгата. Дверь, которой ты был, снова надёжно заперта. Поэтому, собственно, тебе сейчас так плохо – все твоё существо страдает в разлуке с непостижимым, которое ещё недавно заполняло тебя целиком. Но такая тоска, поверь мне, целительна. Считай её чем-то вроде посвящения. Именно с тоски по непостижимому начинается настоящая жизнь.

Помолчав, он добавил, на сей раз вполне будничным тоном:

– И что немаловажно, теперь ты совершенно здоров. Жизни твоей больше ничто не угрожает. Скажу больше, сердце, сперва разорванное, а после заштопанное самой вечностью, – куда более надёжная гарантия неуязвимости, чем, скажем, отравленная кровь. Как знахарь, я доволен и горд, а как человек, которому смертельно надоело справляться с работой в одиночку, практически счастлив.

– Какой же должна стать жизнь, которую помогла сохранить такая немыслимая горечь? – спросил я, когда немного пришёл в себя. И, поскольку Чиф-фа неопределённо хмыкнул, сам ответил: – Совершенно невыносимой.

– Ещё бы, – подтвердил Чиффа. – Но тебе понравится, вот увидишь.

Сердце моё по-прежнему было исполнено скорби, но несколько ритмичных вдохов и выдохов быстро исправили положение.

Рассказчик берет в руки кружку с Тришиным травяным чаем, неторопливо пьёт, аккуратно ставит её на стол и говорит:

– Теперь, оглядываясь назад, я должен заметить, что оба мы в тот день были взволнованы, а потому изрядно преувеличивали. Жизнь моя лишь изредка кажется мне по-настоящему невыносимой, да и совершать невозможное приходится далеко не каждый день. Однако, обещая, что мне все это понравится, Чиффа, вопреки обыкновению, говорил правду. Чем дольше я живу, тем больше удовольствия от этого получаю. И мне кажется, я только начинаю входить во вкус.

Правильно сделал, что так сказал. Это немного разрядило обстановку. А то сидели все, как на похоронах. Триша, правда, никогда не была на похоронах, а выражение подцепила от Франка, который говорит так, завидев человека, имеющего вид мрачный и серьёзный. Сам-то он, впрочем, вовсе не мрачен, скорее задумчив и явно чем-то удивлён.