Был уже поздний час. Я проснулась среди ночи, захотела в туалет, зашлепала босиком по коридору, а потом долго стояла на ледяном линолеуме, прислушиваясь к разговору, и пальцы на ногах поджимались от холода. Снаружи шелестела снежная крупа, заметая окошко уборной, будто пронзая ночное небо тысячами крохотных дырочек.
– Что-нибудь да подвернется, – сказал Люк.
– Например? – спросил Мэтт.
– Не знаю, но все уладится.
– Откуда ты знаешь?
Люк молчал – наверное, пожал плечами.
– Валяй, Люк. Откуда ты знаешь? С чего ты взял, что все устроится? Откуда такая уверенность?
– Просто так.
– Господи боже ты мой! – воскликнул Мэтт. – Господи боже мой!
Обычно он не поминал имя Божие всуе.
Близилось Рождество – пора семейных радостей, худшее время для тех, кто недавно потерял близких; в эти дни все раздоры обостряются как никогда.
– Что мы подарим детям Митчелов? – спросил Мэтт.
Мы сидели на кухне. Мэтт чистил свечи зажигания в бесплодной надежде, что машина на этот раз все же заведется. Зима выдалась суровая, одна из самых морозных за всю историю, и первой жертвой пала машина. Если бы все-таки случилось чудо и в городе нашлась для Люка работа с подходящим графиком, без машины ему было бы не обойтись.
Люк чистил к ужину морковь. На кухонной стойке высилась гора очистков. Часть безвольно свисали с краю, а Бо играла с пятью-шестью, что очутились на полу.
Люк растерянно глянул на Мэтта:
– Что?
– Детям Митчелов, – повторил Мэтт. – Их двое. Митчелы точно приготовят подарки для Бо и Кейт, а может, и для нас с тобой, значит, надо и нам что-то их детям подарить.
Преподобный Митчел с женой пригласили нас в гости на Рождество. Никому идти не хотелось, да разве тут отвертишься? На второй день Рождества нас позвали к себе Тэдворты, и туда мы тоже шли из-под палки. Могу представить, как сердобольные женщины в церкви пылко обсуждали, кому нас пригласить, не в силах ни представить, как это мы останемся одни, ни понять, что так нам было бы лучше.
Люк отложил морковку, повернулся к Мэтту, внимательно посмотрел на него:
– Они ждут подарков?
– Нет, не ждут, но с пустыми руками идти некрасиво.
Люк продолжал не спеша чистить морковь. Он умудрился смахнуть на пол еще груду очистков, и Бо украшала ими голову, словно лентами.
– Сколько их детям лет? – спросил наконец Люк. – Мальчики или девочки?
– Как, не помнишь? – изумился Мэтт. – Ты же их знаешь всю жизнь!
– Всех детей без разбору я не запоминаю.
– Девочки. А лет им… около десяти. – Мэтт метнул на меня взгляд. – Знаешь, сколько им лет, Кейт?
– Их там три, – сказала я с тревогой.
– То есть как – три?
– Как, не помнишь? – передразнил Люк. – Ты же их знаешь всю жизнь!
– Что, правда три, Кейт? Я-то думал, их две.
– Младшая недавно родилась.
– Ах да, про малышку-то я и забыл, – отозвался Мэтт.
– Ну да, – кивнул Люк. – Малышка не в счет.
– Марте десять, а Дженни семь, – поспешно сказала я.
Еще горка морковных очистков сползла на пол. Бо причмокнула и жадно сгребла их.
Мэтт вскинулся:
– Ради бога, чисти подальше от края, а то все на пол летит!
– Потом соберу, – успокоил его Люк.
– Будешь чистить подальше от края – не придется потом собирать.
Люк глянул на него через плечо:
– А какая разница?
– Большая. Большая разница, потому что не станешь ты их потом собирать, ты же забудешь, станешь по ним топтаться, разнесешь по всему дому, а в доме мусора и так хватает! Вот почему у нас дома свинарник!
Люк отложил морковку и нож, огляделся. И, помолчав, сказал:
– Раз тебя это так донимает, сам хоть раз убери.
– Скажешь тоже, – вполголоса ответил Мэтт. Он подался вперед, упершись руками в колени. – Чья бы корова мычала. Да я всю жизнь, черт подери, за тобой убираю. Всю мою разнесчастную жизнь. А раз, по-твоему… – Он не договорил. Посмотрел на меня, на Бо, встал и вышел вон.