Воронье живучее

— Ты писаная красавица, баба что надо. Не оценил тебя твой Дадошка, басурманам, слышал, положено спать только с басурманками… — Мужчина опять засмеялся. — А может, он неспособный? Ну, сама посуди, какой идиот — спит под одной крышей с бабой и называет ее сестрой?

— Ну и мразь ты поганая… Вон отсюда! — вскричала хозяйка.

— Э-э-э, потише!.. Брыкайся перед другими! Не хочешь добром — другие средства найдем, и пикнуть не успеешь. Ну?!

— Не подходи… пусти… Люди-и-и…

Крик хозяйки оборвался. В одно мгновенье Дадоджон очутился у двери, двумя ударами сорвал ее с крючка и, ворвавшись в комнату, схватил подлеца, валившего женщину на постель, за шиворот. С того разом слетел хмель. Тараща глаза, он бормотал:

— Ты чего? Чего ты? С цепи сорвался? Я пошутил…

— Ненавижу… подлецов ненавижу, всякую гниль, — прохрипел Дадоджон, дрожа от ярости. — Убирайся отсюда, живо!..

Второй раз повторять не пришлось, насильник исчез, а хозяйка прижалась к Дадоджону, обхватила его плечи руками и, плача, благодарила за то, что спас от позора.

— Ну, успокойтесь, сестричка, не надо, ничего не случилось, — гладил он ее мягкие, шелковистые волосы. — Заприте дверь и ложитесь отдыхать. Спите спокойно, я сам провожу гостей, сам приберу комнату.

Того подлеца судили потом судом офицерской чести, и никто не сказал ни слова в его защиту. «Эх, вот так бы мне поступить и с Шерхоном!» — упрекнул себя Дадоджон, вспомнив про этот случай.

Уставившись в окно вагона, он думал о том, что в жизни немало соблазнов и искушений, но надо уметь сдерживать себя, надо твердо стоять на ногах и не переступать незримую черту нравственных законов. Подлость не бывает маленькой или большой, всякая гнусность начинается с мелочей. Научиться воздерживаться и от таких мелочей, уметь вовремя разглядеть в них ростки зла и скверны, не мириться с любой безнравственностью — вот это сейчас главное!

Но сумеет ли Дадоджон устоять перед соблазнами и искушениями? Сумеет ли он остаться верным своему слову?..

Тухта-ака, покончив со своими делами, заварил в большом чайнике чай и сел рядом с Дадоджоном.

— Наверное, спать хотите? — спросил он. — Так, пожалуйста, ложитесь. До Богистана еще часа три-четыре.

— Спасибо большое, — ответил Дадоджон. — Можно, конечно, и вздремнуть, но раз уже заварили чай, давайте чаевничать.

— О, чай отменный! — похвастался Тухта-ака. — Давно уж такого чая не было в наших краях. Раньше мы иногда доставали его и привозили из Москвы, из Казани, а теперь, говорят, появляется в наших магазинах.

— Наверное, какой-нибудь особый зеленый чай?

— Нет, мы зеленый не употребляем, это черный индийский чай. Спасибо вашему брату Шерхону, дай бог ему счастья, он раздобыл… — Тухта-ака разлил чай по стаканам и, со вкусом прихлебывая, закрывая от удовольствия глаза, продолжал: — Хороший человек ваш брат, благодетель… Мы знакомы с ним три-четыре года… Любит наш город, стал почти настоящим ташкентцем… Жену хорошую хотели подыскать ему, не согласился. А потом я узнал, что взял какую-то татарку. Раз ему так захотелось, что ж, совет да любовь…

Дадоджона все это не интересовало, он слушал вполуха, наслаждаясь действительно чудесным чаем. А проводник продолжал:

— Деньгу зашибает большую, но и тратит много. Ужас как тратит, страшно глядеть. Текут, как вода.

— Как приходят, так и уходят, — вставил Дадоджон.

— Ваша правда! — сказал Тухта-ака и хотел было прибавить что-то еще, но, кажется, понял, что Дадоджону не по душе эти речи. И, помолчав, спросил: — А Шерхон вам приходится родным братом или?..

— Родным, — произнес Дадоджон как-то неопределенно, затем, немного подумав, уточнил: — Нет, мы просто хорошие знакомые, земляки, вместе росли.

— A-а, — протянул проводник и, опять помолчав, спросил: — Совсем отслужились?

— Да, демобилизовался.

— Работать будете или учиться?

— Посмотрим. Найдется что-нибудь подходящее, стану работать. Я уже в одной школе отучился.

— О, тогда надо работать! Для вас — сотни дел! Наша власть молодых фронтовиков без работы не оставляет. Да стать мне жертвой за эту власть, всех своих подданных окружает любовью и заботой.

— Да, верно, — машинально произнес Дадоджон и лишь потом догадался, что Тухта-ака неспроста разразился тирадой: что-то его насторожило, чего-то он испугался. Но чего? Чем встревожил его Дадоджон? Тем, что они с Шерхоном не братья, что собирается работать? Странно…

Дадоджон не знал, о чем еще говорить, а сидеть и молчать было неловко. К счастью, поезд приближался к какой-то станции, и Тухта-ака, взяв фонарь, поспешил к выходу.

4

В тот вечер, когда тетушка Нодира повстречала на темной улице кишлака Мулло Хокироха, она возвращалась с совещания в райкоме партии, где обсуждали виды на урожай и подготовку к хлопкоуборочной страде. Ее колхоз называли в числе передовых; первый секретарь райкома Аминджон Рахимов даже призвал равняться на него.