Воронья дорога

– Ага,—сказал через несколько секунд Льюис—Ладно, Прентис, в жизни чего не случается. Ты ж не знал наперед.—Я услышал Льюисов вздох.—Я бы тоже хотел ему кое-что сказать. Собирался ведь на прошлой неделе звонить.

Я посмотрел на Льюиса:

– Серьезно?

Льюис, кажется, смутился. Он сложил руки на груди, закусил нижнюю губу, взглянул на меня:

– Ты правда… запал на Верити? Скажи честно.

Я стукнул каблуками о стенку могилы, заприметил пару-тройку корней внизу – надо будет их перерубить, чтобы дальше копать. Пожал плечами.

– Ну, это, пожалуй, просто юношеское увлечение. Сам знаешь, она мне всегда нравилась, но… вся эта фигня в Новый год… Это было… ну, отчасти – пьяный вздор, но… В основном – просто ревность к брату. Ревность к брату,– повторил я.

Мы оба ухмыльнулись. А ему, очевидно, по-прежнему было неловко. На этот раз вместо нижней губы он закусил верхнюю.

– Так вы женитесь? – спросил я, сглотнув. Льюис посмотрел на меня, округлил глаза.

– Она беременна? – пропищал я натуральным контральто.

У Льюиса отпала нижняя челюсть. Он тотчас закрыл рот. Вытер лицо носовым платком. Брови и глаза выражали удивление.

– Вообще-то и то и другое. Почти наверняка.

Он сдавил мокрый платок над ямой, но не выжал ни капли (пока мы рыли, пот с нас катился градом). Льюис кивнул; его улыбка была кратко-живущей и нерешительной. Таким неуверенным в последний раз я его видел, когда ему было шестнадцать. Тогда я его почти убедил, что боксерское восстание случилось из-за спортивных трусов[92].

– Фу-ух…– выдохнул я. Мне это словечко показалось вполне подходящим к ситуации. Моргая, я посмотрел на Джимми Террока.

Льюис пощелкал языком. Прочистил горло:

– Если честно, точных планов мы не строили, но… Короче, мы оба этого хотим, так что… Ты знаешь, какого я мнения о браках и о всем таком, однако… Блин, это ведь все упрощает.– Тон был такой, будто он каялся.

Я укоризненно покачал головой и, поглядев на него с широкой улыбкой, сказал:

– Ты законченный ублюдок.– Я уперся ладонями в бедра. Он, похоже, обеспокоился, но моя ухмылка, наверное, выглядела искренней.– Подонок, сволочь и падла. Как я тебя ненавижу! – сказал я.– Но все-таки надеюсь, что ты будешь счастлив до тошноты.—Я помедлил, совсем чуть-чуть, и обнял его.– Чтоб ты подавился семейным счастьем.– Оставались бы слезы – наверное, заплакал бы.

– Братишка! – выдохнул он мне в плечо.– Я ж не знал, как ты к этому отнесешься.

– Переживу,—отпихнул я его.—Маме сообщил?

– Лучше после похорон… Я и тебе собирался только потом сказать. Да все равно Верити, небось, уже проболталась.

– Ну, и когда празднуем?

– Что именно празднуем? – улыбнулся Льюис, должно быть, до крайности смущенный, и пожал плечами.– Мы свадьбу на октябрь прикидываем, роды – на март.

Я выдохнул – долго, с дрожью; голова малость кружилась.

– Созрел, значит? – снова покачал я головой, оглядев брата с ног до головы, и вскинул бровь: – И что, думаешь, семейная жизнь – это для тебя?

Льюис ухмыльнулся:

– Да я в ней, как лемминг в воде.

Я посмеялся. Сначала негромко, а потом так разошелся, что разбудил Джимми Террока, и он с нескрываемым страхом посмотрел на меня – как я сижу на краю отцовской могилы в день отцовских похорон и гогочу точно полоумный.

Как лемминг в воде! Льюис не хуже меня знал, что милые зверушки оклеветаны зря,– они пловцы отменные.

* * *

Джеймс вернулся примерно в середине дня. Он был… ну, скажем, не в духе. И хрупкая оборона против горя, которую мы создавали в последние дни (мы с Льюисом шутя, мама – спокойно и деловито), рухнула тотчас. Джеймс, похоже, был склонен винить в случившемся и отца, и нас. Да что там, он был склонен винить всех на свете! Некрасивый от злости, он гнал волну в нашем маленьком пруду, точно гоночный катер. Дом превратился в ад, и мы принялись рявкать друг на дружку. Снаружи, в углу сада, тарахтел экскаватор, докапывал яму. Движок взревывал и затихал – ни дать ни взять машинный храп. Джеймс пожелал всем нам поскорее сдохнуть и, хлопнув дверью, убежал в свою комнату. Только тогда мы вздохнули с облегчением и пошли к могиле – помочь Джимми Терроку с «последними штрихами».

Настало время принять душ, переодеться и ждать катафалк и родню. Похороны прошли в надлежащей мрачной атмосфере, в пику солнечному сиянию и тепленькому ветерку. Сказанные Льюисом над могилой слова прозвучали неестественно, натянуто. Мама была белая, как простынка. Джеймс стоял рядом, в бешенстве кривил губы. Ушел, как только гроб коснулся дна могилы. Я бросил горсть земли на крышку из светлого дерева и чуть отступил от ямы, которую сам же помог выкопать.

Но в целом все прошло гладко, собравшийся люд, числом не меньше сотни, вел себя пристойно. Потом мы захлопотались в доме, надо было всех кормить и поить – и с этой работенкой тоже справились.

* * *