Воронья Кость (ЛП)

Она сказала, что её зовут Торгерс Хольгабрут, и Гьялланди побледнел, услышав это имя потому, что хорошо знал его. Орм понял лишь, что это имя означает что-то вроде невесты, и что эта женщина владеет сейдром, но в то же время, в ней была и частичка Тора, хотя рыжебородого бога никогда не примечали в женщинах, занимающихся колдовством.

Вороньей Кости было всё равно, как её зовут, потому что лишь вблизи он понял, что это не Гуннхильд, и это оказалось для него самым важным. Ох, да у рот весь в морщинах, словно кошачья задница, кожа мягкая, как жёваная оленья шкура. Высокая, худощавая, одновременно и старая, и молодая, смотрела любопытными голубыми, глубокими, как старый лёд, глазами прямо в его собственные.

— Я знаю, госпожа, что ты хранишь жертвенный топор, — удалось вымолвить Вороньей Кости, он постарался сказать это вежливо, его насторожило, что Клэнгер опустился на колени, а Адальберт поступил совсем иначе, — вытянулся во весь свой немалый рост и, глядя на неё, вздёрнул подбородок, осеняя себя крестным знамением.

Она не обращала внимания на всё это, а тем временем, саамы, её сторожевые псы, неуверенно расступились.

— Он был у меня, — ответила она, её голос дрогнул, словно треснувший котёл, она говорила по-норвежски с плохо скрываемым отвращением. — За ним приходила одна мудрая женщина. Хотя я не уверена, что она действительно мудра, потому что однажды она уже заполучила этот топор, и из-за него погибли и её муж, и все сыновья, кроме одного. И теперь она захотела то же самое для последнего сына.

— Ave Maria gratia plena, — нараспев затянул Адальберт, закрыв глаза. — Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Iesus[27].

— Так значит, Эрлинг не соврал, — резко ответил Воронья Кость, с горечью в голосе. — Гуннхильд и её сын взяли Кровавую секиру.

— А был ли здесь христианский священник? — спросил Орм. — С искалеченной ногой, выглядит так, будто его недавно вырыли из могилы?

— Был. Тихо, тише, — сказала она. Последнее она сказала, обращаясь к саамам, которые вскочили, услышав латынь священника, подумав, что он произносит какое-то заклинание. Она опустила руки ладонями вниз, и облачённые в шкуры воины, защищая женщину, окружили её и присели на одно колено.

— Этот топор — мой, — заявил Воронья Кость, прищурив глаза. Женщина кивнула, как будто знала это.

— Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae …[28]

— Волосатая задница Тора, священник, да заткнись ты уже, — взревел Финн.

— Аминь, — сказал Адальберт. Финн искоса посмотрел на женщину.

— Я совсем не хотел проявить неуважение к Громовержцу, — поспешно добавил Финн, и женщина улыбнулась.

— Холодно, — сказала она. — Я вернусь к огню. Как только будете готовы поговорить, присоединяйтесь ко мне.

Она повернулась и уверенно ступая, пошла прочь, поведя руками над сидящими саамами, они вскочили на ноги и поспешили за своей госпожой.

— Громкоголосый, ты знаешь эту женщину по имени Торгерс — сказал Орм, и Гьялланди, наконец, оторвал взгляд от спины удаляющейся женщины и кивнул, облизывая пухлые губы.

— Она была невестой конунга Хельги из Халагаланда, — сказал он, покачав головой. — Но это невозможно, то было так давно, задолго до времён дедов наших дедов.

— Возможно, она и вправду так стара, — пробормотал Финн и осенил себя защитным знаком. — Она выглядит как последний лист перед зимой.

— Вероятно, это какая-то женская община, — предположил Адальберт, — а она самая последняя из них. И они называют друг друга одним и тем же именем.

— Ты хочешь сказать, как христианские монахини?

Адальберт взглянул на неё и отказался от своего предположения, а Воронья Кость пожал плечами.

— Я видел таких монашек, в Великом городе и ещё кое-где. Они из женской общины, и называют себя именем Мария.

— Нет, эти язычницы совсем не то же самое, — возразил Адальберт.

— Женская община? Значит, ты отрицаешь, что кто-то может быть настолько старым, христианский священник? — спросил Орм. — А как насчёт одного из ваших священных книг — Мафус... как-то так?

— Мафусаил, — невозмутимо ответил Адальберт, — сын Еноха, отец Ламеха. Он умер очень старым, — но потому, что был одним из избранников божьих.

— Понятно, что эта ведьма совсем не похожа на него, — вмешался грубый голос, и все обернулись к Финну, он стоял и смотрел на саамскую богиню. А затем повернулся к Адальберту и удивил всех.

— Он умер, когда ему было девятьсот шестьдесят девять лет, — прорычал он, а затем оглядел удивлённые лица.

— Что? Невозможно провести столько времени в Великом городе, не узнав при этом некоторых вещей, — выдал он. — Я услышал сагу об этом древнем христианине от одной армянской шлюхи. Но не это главное. То, что мы сейчас делаем — лишь острие копья, но этот жалкий кусок дерьма Мартин что-то задумал, но что, я никак не могу понять. Если он хотел просто заманить нас сюда, в это гиблое место, полное саамских воинов, так что мы не сможем убраться живыми, то соглашусь, это замечательный замысел.