Воронья Кость

— Я считал вас христианами, — произнёс аббат, и Гудрёд согласился с ним, изобразив лёгкий ироничный поклон, его тень отражалась на каменных стенах, и подрагивая, замерцала из-за сквозняка, что заставил задрожать пламя светильников на рыбьем жире.

— Я такой же христианин, как и ты, — ответил он, и гнев, с которым это было сказано, не укрылся от аббата, который в страхе запер дверь монастыря, как только появился их корабль. Хотя корабль выглядел вполне мирно, так как они сняли носовую фигуру в знак христианской добродетели. Дверь на некоторое время открылась, а потом её затворили и заперли, только потому, что аббат был из франков с востока, а там никому нельзя доверять.

Пришлось отправить Ода позабавиться с монахами, оказавшимися за стенами монастыря, они молились, забившись в похожих на ульи хижинах, чтобы ворота снова отворились; к тому времени Гудрёд насквозь промок под дождем и был зол хуже мокрой кошки. Он помахал перед носом аббата исписанным пергаментом и потребовал, чтобы тот прочитал это послание на понятном языке, но тот лишь продолжал бормотать франкские молитвы. Эрлинг нисколько не удивился тому, что очень скоро аббат оказался подвешен за лодыжки над алтарём, но его поразила покорная решимость остальных монахов, которые просто встали на колени и принялись молиться. Один или двое поднялись, выкрикнув: "Святой Блайтмак!", а затем снова погрузились в молитву.

— Кто такой Блайтмак? — спросил Од.

Эрлинг не знал, поэтому спросил, и наконец, один монах с бледным, цвета сыворотки лицом, объяснил ему на ломаном норвежском, что здесь, на острове Хай, более ста лет назад жил один монах, которого викинги изрубили за отказ выдать ковчег с мощами Святого Колумбы.

— Так значит, он умер? — спросил Од. Эрлинг кивнул, и юноша пожал плечами; выходит бог, который не смог защитить своего человека от смерти — вовсе и не бог, хотя те дома, что строят для него эти люди, довольно любопытны. Каменные крепкие постройки, похожие на крепость.

Эрлинг понял, что эти священники сделаны из того же теста, что и их святой: Од уже прикончил троих, а аббат всё еще отказывался прочесть хоть словечко, чтобы помочь язычникам и убийцам. Он продолжал лепетать молитвы на непонятном языке.

— Помнишь, мы видели следы пожара, по пути сюда, — заметил Эрлинг, пока они стояли в подрагивающей полутьме в ожидании решения Гудрёда. — Остров Хай уже грабили раньше. И возможно это сделал дед моего деда.

Смех отражался от каменных колонн, так что монахи закрыли глаза и начали молиться усерднее, стараясь не замечать зловещих, как черепа, оскалов воинов, стоящих в полумраке, раздосадованных тем, что им так долго пришлось ждать под дождём на ветру.

— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё … — аббат задыхался, слюна заливала его ноздри. Эрлинг вздохнул; это совсем не те слова, что они ждали от аббата, он так и сказал вслух. Гудрёд нахмурился и ударил аббата дважды, затем взглянул на него, облизывая костяшки, пока христианин раскачивался, словно дурно отлитый колокол.

— Ты умеешь играть в хнефатафл? — спросил он внезапно, но аббат, покачиваясь и истекая кровью, лишь простонал. Гудрёд вздохнул.

— Думаю, что нет, иначе ты бы знал, что, когда в этой игре короля окружают, ему приходится сдаваться.

Аббат начал задыхаться, призывая бога наслать на язычников кары небесные, но внезапно умер, когда Гудрёд внезапно вспыхнул гневом, что даже монахи удивились. Сакс перерезал глотку аббата прямо посреди его гневной тирады, и последним проклятием священника был свист, сопровождаемый кровавым облаком брызг, Гудрёду даже пришлось смахнуть с пергамента кровь.

— Что же, мне поискать другого монаха и спросить, умеет ли он читать? — с нескрываемым сарказмом произнёс Эрлинг.

Гудрёд уже понял, что поступил опрометчиво, наклонился и вытер сакс насухо о рясу аббата, кровь капала на пол и растекалась там чёрным пятном, словно тень в свете светильников.

— Не стоит, — раздался голос и из темени на свет вышел человек и остановился, позволив Гудрёду с Эрлингом рассмотреть незнакомца с головы до пят.

Он был одет так же серо и не броско, как и остальные священники, но всё же отличался от них, как осёл от жеребца; высокого роста, волосы аккуратно подстрижены, глаза ясные и смелые. Губы, как заметил Гудрёд, тонкие и бледные, а подбородок высокомерно задран.

— Кто ты? — спросил он.

— Мугрон, — ответил священник.

Гордый, подумал Гудрёд. Знает себе цену. Хочет стать следующим аббатом на острове Хай. И если им повезёт, здесь найдется другой священник, который понимает по-норвежски и сможет прочесть латынь.

Тогда Гудрёд сунул ему пергамент.

— Взамен вы отплывёте утром с миром, а сейчас вам предоставят ночлег и пищу, — сказал Мугрон. — И вы больше никого не убьёте, ничего не сожжёте и не украдёте.

Гудрёд скривился в усмешке.

— Ты умеешь играть в хнефатафл? — спросил он, и священник нахмурился.

— Может быть. Я играю в скактафл, этой игре я научился в Риме.