Воронья шпора

– Значит, вы считаете, что я намереваюсь так поступить? – проговорил он. – И вы способны так подумать обо мне? Что я хочу убить короля? Ради какого-то незнакомого мне мальчишки? – К удивлению Дерри, Уорик вдруг рассмеялся, и резкий звук его смеха отнесло в сторону дувшим над стеной ветром. – Нечто подобное сказал мне Эдуард Йоркский, когда мы посещали Генриха в его камере. Он сказал, что пожелал ему сорок лет доброго здравия, чтобы за это время не объявилось нового молодого короля. Он понимал, мастер Брюер. Как понимаю теперь я сам. И не стоит поддевать меня своими подозрениями. Король Эдуард отвернулся от меня, и я окончательно порвал с ним. Возврата к нему не будет. Я поклялся в этом Богородице Марии собственной жизнью и жизнями моих дочерей. Так вот, я собрал войско для того, чтобы низвергнуть его, чтобы сорвать королевскую мантию с его плеч. Кесари не вечны, мастер Брюер. В этом я успел убедиться в своей жизни.

Единственный глаз Дерри не дрогнул во время всей этой речи, пока он взвешивал личность Уорика и разыскивал в нем признаки лжи или слабости. И то, что он прочел, избавило его позу от напряженности. Неторопливо, чтобы не встревожить графа, шпионских дел мастер похлопал его по руке.

– Хороший мальчик, – проговорил он. – Знаешь ли, в свое время ты наделал много зла. Вместе со своим отцом и с Йорком. Нет, позволь мне договорить! Правильно ты обошелся разве что с мятежниками Джека Кэда[6]. Помнишь? Память о той ночи, скажу честно, до сих пор иногда заставляет меня просыпаться в холодном поту. И теперь тебе выпала возможность, какую большинство людей не получает никогда – возможность изгладить часть совершенного тобою же зла. Надеюсь, что ты не упустишь ее, когда таковая представится. Видит Господь, другой не будет.

Под взглядом Уорика Дерри Брюер повернулся и захромал следом за монархом, которому служил и которого защищал всю свою жизнь. В этот момент граф Ричард понял, чем был Брюер для короля Генриха все эти годы – ближайшим подобием отца. Когда Уорик остался на стене в одиночестве, взгляд вниз напомнил ему о положении дел. Тысячи мужчин и женщин заполняли прилегающие к лондонскому Тауэру улицы, и толпа постоянно росла, по мере того как распространялась новость.

Король Генрих освобожден. Ланкастер вновь на престоле. Поначалу на улицах были стычки и драки, однако тем немногим, кто хотел в гневе выкрикнуть имя Йорка, заткнули рты, обратили их в бегство или же просто бросили валяться в луже собственной крови. Лондон – город суровый, ему не перечат. И Уорик это прекрасно знал. Ему нужен был портовый люд и рыбаки, пекари и кузнецы, браконьеры, рыцари и стрелки. Ему были нужны наемные мечники, которых ему предоставил король Франции, вопреки тому недовольству, которое этот факт вызвал среди англичан. И вопреки тем сундукам серебра, которые пришлось раздать, чтобы сохранить их верность. Все это было нужно Ричарду, чтобы продолжить набранное движение, иначе судьба выбросит его из седла и кони ее растопчут его тело на ведущей на север дороге.

Юг был вотчиной Уорика. Кент и Сассекс со старинных времен, Эссекс и Миддлсекс также: в этих древних королевствах Эдуарда Йоркского до сих пор шепотком называли узурпатором и мятежником. По мере того как распространялась новость, люди из Корнуолла и Девона приходили к графу Ричарду целыми деревнями, чтобы вместе восстанавливать на престоле законного короля. Уорик превратил Лондон в собственную крепость, чтобы дать всем им время дойти или доехать до города, ибо для того, чтобы победить короля Эдуарда в открытом поле, ему потребуется каждый из них.

Сама мысль о том, чтобы бросить вызов Эдуарду, вселяла страх – и пробуждала неприятные воспоминания о Таутоне: о голиафе в серебряной броне, быстром, разъяренном и неудержимом. Но одновременно и уязвимом, настолько слабым перед волей ангелов, что его можно было повалить подставленной вовремя ногой или одним метко пущенным камнем. Уорик тоже был при Таутоне. Он собственным глазами видел, как легко умирают добрые люди и сколь мало справедливости в их смерти.

Так что, обозревая глазами Лондон, Ричард внутренним взором охватывал всю панораму юга, хотя размах ее сужался при продвижении вперед на каждую милю. Он усматривал в этой перспективе острие копья, которое можно направить из Франции в сторону белых утесов, а потом вогнать его железный наконечник в грудь Эдуарда Йоркского, при всей его молодости и надменности. Все, что было прежде, не значило ничего, что бы по этому поводу ни думал Дерри Брюер. Нельзя по второму разу сжечь свечи, сгоревшие предыдущей ночью, пусть даже об этом будут молиться король с епископами. Уорик погладил облаченной в перчатку рукой старые камни Тауэра. Если придется решать судьбу Эдуарда Йоркского, он колебаться не станет.