Воронья шпора

– Они находятся внутри Убежища, – вдруг заговорил архиепископ Кентерберийский, распрямляя спину. – Они пересекли границу Убежища. И не важно, просто брала ли она детей с собой или же взяла их с расчетом на право убежища. Они находятся на освященной земле, в месте, где гонимые врагами люди находятся в безопасности. Мы имеем дело с древней драгоценной традицией, которую нельзя отставить в сторону просто удобства ради. – Он пожевал губами, словно пытаясь извлечь языком волоконце мяса, застрявшее между коренными зубами. – Если мальчику грозит столь ужасная опасность, вы можете попытаться уговорить мать отдать ребенка под ваше попечение. Однако лично вы не имеете права войти туда. Как и любой вооруженный человек. И уж конечно, вы не имеете права забрать его силой.

Ричард качнул головой – отчасти в изумлении, отчасти в недоумении – перед таким источником сопротивления. Его забавляло уже то, что этот дряхлый старец сумел проснуться на достаточный срок, а тем более оказать ему подобное противодействие.

– Ваша милость, у меня есть собственный сын примерно такого же возраста. И если б он оказался среди людей, намеревающихся его убить, я воспользовался бы любой возможностью, чтобы спасти мальчика, – заявил герцог. – Я пошел бы на что угодно. Я забрал бы его из рук его собственной матери.

– Чтобы оказаться навеки проклятым.

– Да, ваша милость. Я был бы проклят, но спас бы при этом своего сына, вы понимаете меня? Ричард – сын моего брата. Каждый новый день приносит мне известия о новых заговорах. Тем не менее я не могу забрать его в то надежное место, куда не способны вступить скверные люди! Юный Эдуард находится за стенами Тауэра, и стены эти стережет сотня людей, приглядывающих и друг за другом. Самый искусный наемный убийца не сумеет добраться до опочивальни Эдуарда, но где ляжет сегодня спать его брат? Горстка монахов не остановит убийц, ваша милость.

– Я как будто бы понял вас, – ответил старик, неосознанным, но привычным движением перебирая пальцами бороду. – Вы хотите защитить мальчика и одновременно утешить обоих братьев обществом друг друга.

– В самой надежной крепости Англии, ваша милость. Мой брат Эдуард назначил меня лордом-протектором и оставил мне все, что я должен защищать: свою собственность, своих наследников и свой край. И я прошу всего лишь вернуть в мое распоряжение отсутствующую часть его наследия, пока не пролилась новая кровь.

Последние слова Ричарда заставили старика заморгать, но он так и не решился спросить, чем следует их считать: угрозой или упоминанием об обнаруженных лордом-протектором заговорах. Архиепископ мог только представить себе тот ужас, в котором он окажется, если ребенка убьют вместе с его матерью и сестрами, и осуждение, которое падет тогда на его голову.

Однако даже допускать такую мысль, что Убежище не в состоянии оградить королевскую семью без вооруженных людей, значило покуситься на авторитет Церкви.

Старый священник надолго умолк, и сидящие за столом зашевелились. Наконец, архиепископ Буршье кивнул в бороду, и ладони его замерли.

– Я войду в Убежище, милорд. Войду и поговорю с королевой Элизабет о ее сыне. Но если она откажется выдать его, я ничего больше не смогу сделать.

– Благодарю вас, ваша милость. Не сомневаюсь в том, что этого будет достаточно, – ответил Ричард.

* * *

Путь в темноте архиепископу Кентерберийскому освещали факельщики. Он не мог опираться на епископский посох с пастырским крюком наверху – в прошедшем году этот посох сделался слишком тяжел для него. Поэтому архиепископ опирался на крепкую дубовую палку. Нижний конец ее завершался наконечником из вареной кожи, глухо постукивавшим по сырым блестящим камням, пока старик брел к Убежищу, оставив аббатство у себя за спиной.

Архиепископ Буршье не испытывал особой симпатии к Ричарду Глостеру, однако считал лорда-протектора достойным всякой похвалы за проявленную заботу о племянниках. Впрочем, старика отчасти смущало, насколько мало внимания при этом было оказано Элизабет Вудвилл и ее дочерям. Да, они не могли наследовать престол. Женская линия всегда слабее, так уж завелось с давних времен. Буршье, склонив голову, неспешно шествовал по мощеной дорожке, размышляя о тех плевелах, которые с тех пор посеяло повсюду женское племя. Бедные невежественные создания, думал он. За исключением его собственной матери, конечно. Это была строгая, удивительная женщина, способная отвесить увесистую оплеуху. Она была настолько горда тем, что ее сын произнес священные обеты, что слезы радости мешали ей смотреть…

Перед архиепископом, поодаль, поблескивая броней, расхаживали люди, похожие на расползающихся от лампы жуков в глянцевитых панцирях. Буршье помедлил – ему не хотелось подходить к ним, и он был рад возможности перевести дух, не привлекая к себе внимания этих молодых людей, еще не знакомых со старостью и ее спутницей слабостью.

– Кто эти люди? – спросил он, указав палкой. – Что они делают возле аббатства, возле Убежища? Откуда взялся этот буйный народ?