Воронья шпора

Тем не менее этот его взгляд, как и прежде, обладал чрезвычайной убедительной силой. Ричард не хотел разочаровывать своего брата, и ему было бы весьма неприятно, если б улыбка исчезала с широкого лица Эдуарда. Он попытался собрать всю силу воли, чтобы проявить жестокость, чтобы сказать монарху, что у них нет другого выхода, кроме бегства, что Уорик застал их в плохом месте и в плохое время и что он уже победил… но не смог этого сделать. И предпочел уцепиться за соломинку, добывавшую Эдуарду победы во всех его битвах. Люди верили в него – и он доказывал, что их вера имеет под собой прочные основания. Постаравшись спрятать свои страхи и разочарование, Ричард напряженно улыбнулся:

– Ну, хорошо, Эдуард. Я съезжу с тобой и в этот раз.

* * *

Монахов, следивших за книгой и распоряжавшихся в святом месте, естественно, нигде не было видно. Повивальная бабка, Элизабет вместе со своей матерью и две служанки суетились в небольшой комнатке, нагревая котлы с водой на жаровне, на которой предстояло сжечь послед и пуповину, чтобы их нельзя было использовать в черном колдовстве.

Королева держалась достаточно спокойно и старалась успокаивать всех, даже когда повитуха принялась растирать ее ляжки, чтобы расслабить напряженные мышцы.

– Я уже родила троих здоровых дочерей и двух сыновей моему первому мужу. Так что и этот выскочит, как горошина из стручка.

Она умолкла, ощутив тянущую боль, предваряющую роды. На какое-то время в комнате воцарилась полная тишина – слышен был только шорох ладоней, втиравших масло в ее кожу. Повитуха прочитала молитвы святой Маргарите, покровительнице рожениц. Почти застенчивым движением женщина вложила кусочек полированной красной яшмы в правую руку Элизабет, и королева, ощутив теплый камень, кивнула в знак благодарности, потому что говорить уже не могла.

– Вижу головку, – взволнованным голосом проговорила служанка.

Повитуха отодвинула девушку в сторону и сунула ладонь в горшок с маслом. Она терпеливо дождалась окончания схватки и только после этого запустила руку между ног Элизабет. Королева терпеливо глядела в потолок, а старая женщина тем временем кивнула и пробормотала себе под нос:

– Личико вниз, шевелится. Хорошо. Пуповина чистая и свободная. Миледи, ребенок выходит. Тужьтесь, моя дорогая. Тужьтесь изо всех сил.

Прошел еще час и догорели свечи, прежде чем ребенок выскочил наружу, красный и открывающий рот, но не издававший ни звука.

– Это мальчик, миледи! – сказала повивальная бабка. При всем своем опыте она была счастлива от того, что помогла появиться на свет наследнику престола – даже в таких чрезвычайных обстоятельствах: король изгнан с престола, дом Ланкастеров вновь заявил свои старинные претензии на престол, а мальчик этот родился на освященной земле.

– Эдуард! Я назову его в честь отца. Придет день – и он станет королем, – с гордостью объявила Элизабет, отирая рукой прядку волос со щеки. Она все еще тяжело дышала, однако уже чувствовала огромное облегчение. Все три дочери не укрепляли трон под ее мужем. В отличие от одного сына.

Повитуха перекусила пуповину, чтобы отделить ребенка от матери, и дочиста вылизала его лицо, после чего завернула дитя в чистую ткань и подала Элизабет. Одна из девушек сдвинула на груди сорочку, открывая полную грудь. Глаза ее были полны слез, ибо несколько дней назад она потеряла ребенка. Повитуха нахмурилась:

– Святая Дева сама выкормила своего единственного сына, миледи. Вам известно, что Церковь не одобряет кормилиц. Быть может, здесь, на освященной земле…

– Нет, моя дорогая, – твердым тоном проговорила Элизабет. – Мужа моего преследуют, сама я не смею выйти за пределы этого каменного здания без того, чтобы меня не посадили в тюрьму. Мною владеет такой гнев, что мое молоко сделает этого ребенка кровавым тираном. Пусть кормит она, а мои груди иссохнут.

Взяв повитуху за руку, королева вернула ей гладкую яшму, согретую теплом ее руки. Она не отводила глаз от запеленатого младенца. Ее сын. Сын Эдуарда, наконец-то!

5

Если уж расставаться с короной, так только в таком унылом месте, как Линкольн, подумалось Ричарду. Дождевая вода струилась по его лицу, затекала под кольчугу и рубаху, превращала плащ в лист свинца. Сам по себе холод Глостера не беспокоил, но вот эта сырость докучала его спине, и каждое новое утро делало новый подъем еще более безрадостным. Герцог решил, что терпеть не может Линкольн, и возможно, причиной этого была та компания, в которой он ехал, поникшая головами и пропитанная духом поражения. Когда они поднялись на разделявший поле гребень и проехали сквозь жидкую дубовую рощу, каждый мучительный вздох уже казался Глостеру краденым. Подобный подъем был редкостью на окружающей местности, и поэтому король Эдуард движением руки направил свой потрепанный отряд к нему.