Воронья шпора

Повинуясь порыву, Ричард ударил коня пятками, хотя тело его онемело от усталости, а в мыслях царила свинцовая пустота. Конь его всю ночь брел по раскисшей земле через лиственные заносы. Герцог предполагал, что задремывал уже не раз, однако не помнил этого. Единственной сохранявшей чувствительность частью его тела была спина – она вся горела; нехватка отдыха и сна настолько обострила боль, что когда конь спотыкался, всаднику приходилось прикусывать губу, чтобы не закричать.

Поравнявшись с Эдуардом, Ричард протянул руку, чтобы хлопнуть брата по плечу. Однако прикосновение заставило монарха отшатнуться, и на лице его застыла отрешенная белая маска, какой Глостеру еще не приходилось видеть. Действительно, лицо короля прежде было суше. За десять прошедших после Таутона лет оно обросло розовой мягкой плотью, словно плащ, укрывшей того жестокого воина, каким он был прежде.

– Они затравят меня, как зверя, Ричард, – едва слышно проговорил Эдуард, – если им нужно именно это. Затравят, заставят остановиться, повернуться и драться, и их будет слишком много против меня одного. Таким будет мой конец. Наверное, тебе лучше оставить меня. У Уорика нет причин гневаться на тебя. Уходи. А я останусь. Я не могу оставить Англию украдкой… как вор.

Эдуард покачал головой, погрузившись в жалость к себе самому, что, с точки зрения Ричарда, было столь же отвратительно, как и охотящиеся на них армии. Он стиснул зубы: боль под лопаткой невовремя обожгла его, а проклятая кость выпятилась и уперлась в доспех. Теперь отдыха уже не будет, герцог знал это. Пройдет не одна неделя, прежде чем он сумеет спокойно сесть. И, скрипнув зубами, Глостер обнаружил, что на языке оказался отломившийся кусочек зуба.

Где-то позади на скорбной ноте оленьими голосами запели трубы. Укол страха заставил Ричарда повернуться, однако утренние туманы не прятали в себе чужих знамен. Тем не менее даже воинский опыт не позволял герцогу избавиться от страха перед преследователями.

Посмотрев назад, Ричард нахмурился. Находясь в подобной ситуации, в холоде, под проливным дождем, между жестокими врагами, он не стал бы винить сторонников своего брата, если б ночью они отделились от его отряда. Тем не менее они остались, упрямо соблюдая принесенные клятвы и нимало не сомневаясь в том, что Эдуард как-то вывернется и на этот раз. Моргая под текущими по лицу струйками дождя, Глостер решил, что это безумие. Сам он сумел бы многого достичь с подобной верностью, если б она находилась в его распоряжении.

Граф Риверс ехал плечом к плечу с Эдуардом – как всегда, приглядывая за Вудвиллом. Ричард не сомневался в нем. Этот останется возле короля до самой его кончины – на тот случай, если какому-нибудь титулу или состоянию потребуется новый владелец.

Мысль эта угнетала. Хотя никто из обоих Йорков не объявлял этот маршрут своей целью, королевская охота бежала к гавани Епископского Линна, приближавшейся с каждым оставшимся за спиной милевым камнем. Нельзя было вернуть власть, располагая всего восемью сотнями всадников. Однако, если Эдуард вступит на корабль, его история закончится унижением, горькой морской солью. После этого не будет титулов, не будет великих охот, не будет Йорков и Глостеров. Враги одержат победу, и дом Ланкастеров как ни в чем не бывало вернет себе власть, будто кузены никогда не ниспровергали его. Ричард помотал головой при мысли о несчастном и бессловесном создании, которое будет отныне носить корону. Им следовало убить короля Генриха при всей его дурацкой невинности. Уорик не смог бы тогда возвести этот полутруп на престол…

Конь под Глостером оступился. Животное было утомлено и готово упасть. Неужели он снова задремал? Эдуард находился в дюжине шагов перед ним, и герцог поднял руку, чтобы несколькими пощечинами заставить себя проснуться. Он ехал почти без отдыха уже три дня кряду… нет, четыре. Шел как раз четвертый день. Некоторые из их спутников отстали, и их больше не было видно. Ричарду было уже почти восемнадцать лет, и он не мог подвести своего брата, своего короля. И не подведет.