Воронята

Они обвели взглядом пентаграмму, дерево с дуплом, пруд… какая чушь. Нив не могла ускользнуть за десять секунд так, чтобы никто этого не заметил. Она не двигалась с места. Она просто исчезла.

Несколько секунд царила тишина. Все застыли, являя собой воплощенное сомнение.

Затем Пуп отскочил от пентаграммы. Адам понял, что он бросился за пистолетом.

Ронан оказался рядом с Пупом в ту самую секунду, когда тот схватил пистолет. Пуп ударил его рукояткой в челюсть. Голова Ронана откинулась назад.

Пуп наставил оружие на Ганси.

Блу крикнула:

– Остановитесь!

Времени не было.

Адам прыгнул в центр пентаграммы.

Странно, необъяснимо – но все звуки затихали там. Крик Блу заглох, словно под водой. Воздух не двигался. Единственным подлинным ощущение было электричество – едва уловимое покалывание подступающей грозы.

Нив сказала, что дело не в убийстве, а в жертвоприношении. И Пупа это поставило в тупик.

Но Адам лучше, чем Пуп или Нив, знал, что такое жертва. Он понимал: дело не в том, чтобы кого-то убить или сложить треугольник из птичьих костей.

Если уж об этом говорить, Адам всю жизнь приносил жертвы. И он знал, какая из них самая большая.

И самая легкая.

Он не боялся.

Жизнь доставалась Адаму Пэрришу нелегко. Эти мускулы и внутренние органы, сухожилия и нервы существовали чудом. Он чудом двигался, чудом выживал. Однако самым главным в Адаме Пэррише была свободная воля. Способность быть себе господином.

Это было важно.

Всегда было важно.

Это составляло сущность Адама.

Опустившись на колени в середине пентаграммы и вцепившись пальцами в мягкую, покрытую мхом землю, Адам произнес:

– Я отдаю СЕБЯ.

Крик Ганси был мучителен.

– Адам, нет, НЕТ!

«На его условиях – или никак».

«Я стану твоими руками, – подумал Адам. – Я стану твоими глазами».

Послышался треск.

И земля у них под ногами пошла волнами.

46

Блу отшвырнуло к Ронану, который как раз начал подниматься после удара. Огромные каменные глыбы, разбросанные среди деревьев, вздымались, как вода. Пруд заколыхался и стал выплескиваться из берегов. Вокруг слышался шум, как от приближающегося поезда, и Блу подумала только об одном: «До сих пор со мной еще не случалось никакой настоящей беды».

Деревья приподнимались, словно пытались вырваться из земли. Листья и ветки густым, яростным дождем сыпались вниз.

– Землетрясение! – закричал Ганси.

Одной рукой он накрывал голову, другой цеплялся за дерево. Волосы у него были в пыли.

– Что ты наделал, придурок! – заорал Ронан Адаму, который стоял в середине пентаграммы, с настороженным и внимательным видом.

«Это прекратится?» – подумала Блу.

Землетрясение было таким жутким, таким… неправильным. Казалось вполне возможным, что мир сейчас расколется пополам и никогда уже не исцелится.

Когда земля заколебалась и застонала вокруг, Пуп с трудом поднялся на ноги, держа в руке пистолет. Оружие выглядело черней и уродливей, чем раньше. Это была вещь из того мира, где смерть несправедлива и мгновенна.

Пуп удержал равновесие. Камни постепенно переставали качаться, хотя всё вокруг еще кренилось, как в «чертовой комнате».

– Откуда тебе знать, зачем нужна сила! – крикнул он Адаму. – Ты выложился даром. Черт тебя возьми…

Пуп навел пистолет на Адама и без дальнейших слов спустил курок.

И мир затих. Листья дрожали, вода тихонько плескалась в пруду… но в остальном стояла тишина.

Блу закричала.

Все глаза устремились на Адама, который продолжал стоять в центре пентаграммы. Лицо у него было растерянное. Он обвел взглядом грудь и руки. Ни дыры, ни крови.

Пуп не промахнулся, но он и не попал в Адама. То и другое каким-то образом соединилось.

На лице Ганси, когда он посмотрел на Адама, была всеобъемлющая печаль. И тогда Блу впервые поняла: что-то изменилось, сделалось непоправимо другим. Если не в мире, то в Кабесуотере. А если не в Кабесуотере, то в Адаме.

– Зачем? – спросил Ганси. – Я так ужасен?

Адам ответил:

– Ты здесь вообще ни при чем.

– Адам, что ты сделал? – крикнула Блу.

– То, что было нужно, – ответил он.

Стоя в нескольких шагах от них, Пуп издал сдавленный звук. Когда ему не удалось ранить Адама, он уронил пистолет, как ребенок, играющий в войну.

– Лучше дай его мне, – сказал Адам.

Он дрожал. Слегка.

– Кажется, Кабесуотер не хочет, чтобы пистолет был у тебя. Если ты не отдашь оружие мне, он заберет его…

Вдруг деревья принялись шелестеть, как будто их раскачивал ветер, хотя Блу не чувствовала на коже ни единого дуновения. На лицах Ронана и Адама появилось одинаковое потрясенное выражение. В следующую секунду Блу поняла, что это не шелест, а голоса. Деревья говорили – и теперь она тоже их слышала.

– В укрытие! – заорал Ронан.

Послышался еще один звук. Сначала он походил на шелест, но очень быстро перерос в нечто конкретное. Что-то массивное продиралось сквозь заросли, ломая ветки и топча кустарник.

Блу крикнула:

– Кто-то сюда бежит!