Вороний мыс

— Документы мне сейчас по всей форме представите, товарищ старшина, — перебил капитан отрепетированную речь. — Продаттестат, чтобы на довольствие поставить…

— Товарищ капитан, — голос старшины стал терять бойкие нотки. — Так я же здоров совсем… Они там…

— Они там доложат начальству о самовольном уходе старшины Гнеушева из медсанбата, отрапортуют о грубейшем нарушении дисциплины, о партизанщине, которая творится в разведроте… Опять с меня полковник снимет стружку по всей форме. Шею крупным песочком протрет за твои фортели.

— Так я же, товарищ капитан…

Виновато помаргивая, Гнеушев принялся убеждать командира роты, что лежать в медсанбате у него не было никакой мочи, что будет старшина самым разнесчастным на свете человеком, если его оставят на госпитальной койке в те дни, когда дивизия пойдет в наступление.

— Здоров же я, товарищ капитан…

В голосе помкомвзвода было раскаяние и просительная надежда, что командир не отправит его обратно в медсанбат.

— Навылет же прошло. Все равно бы меня через неделю медицина по всей форме аттестовала.

На крутолобом заветренном лице Гнеушева выписались такие муки совести, что у Епанешникова начал истаивать, как льдинка на припеке, запал начальнической строгости.

— Уже затянулась рана, товарищ капитан, — продолжал Гнеушев, уловив, как меняется настроение командира роты, и замахал правой рукой вверх и вниз.

— Ты мне ветряную мельницу не изображай. Навалил забот на плечи, а теперь перед носом размахиваешь… Раз удрал, чего теперь назад возвращаться…

— Это уж точно, товарищ капитан!

Гнеушев ободрился, поправил кубанку, и в глазах его снова появился тугой, напористый блеск.

— А доктора, товарищ капитан, тоже пусть рты не разевают… По медсанбату слух о наступлении прошел, а они часовых ставят в завитушках, губки бантиком. У таких часовых половина медсанбата сейчас разбежится. Мало что братва сама уйдет, она еще и часовых прихватит. Они же как перышки, товарищ капитан. Их же в охапочку ухватить — одно удовольствие… Уведут часовых, вот комедь будет!

Получив приказание явиться к командиру роты, старшина Гнеушев не очень испугался, хотя и знал строгий характер капитана. В глубине души он понимал, что ни Епанешников, ни сам командир дивизии с ним ничего не сделают. Удрал старшина не к теще в гости, а на передний край и желает идти в штурмовую группу. Нет на свете такого начальства, которое загнало бы сейчас Василия Гнеушева дальше, чем он сам просится. Некуда дальше его послать, потому что дальше — егеря и Ледовитый океан…

— Докторам порядочки надо менять…

— Ладно уж, не нахальничай, — остановил Епанешников разговорившегося помкомвзвода. — Поведешь разведку на Вороний мыс.

— На Вороний мыс? — опешил Гнеушев. — Прошу в штурмовую группу назначить…

— У мамки просятся, старшина, а в армии выполняют приказание. Слушайте задание.

Капитан развернул карту и объяснил Гнеушеву задачу группы.

— Заберетесь на мыс и будете сидеть там до начала штурма. Докладывать обстановку. Не исключена возможность, что противник попытается создать на мысу группировку для контрудара по нашему флангу. Связь по рации четыре раза в сутки. Режим и позывные получите в обычном порядке.

— Прошу назначить в штурмовую группу, товарищ капитан… Разве это задание?.. Чистый же курорт!

— Вот-вот, в самый раз тебе и подойдет. Что не добрал в медсанбате, на Вороньем мысу нагонишь.

Старшина горестно вздохнул, сообразив, что просьбы и слезливые слова не помогут. Допек-таки его капитан за самоволку. Умеет это ротный. Ткнуть, например, в порядке воспитания дисциплины в такую дыру, как Вороний мыс, и ничего не скажешь — боевой приказ.

— В группе пойдут сержант Докукин, Забара и Лыткин…

— А радистом кто, товарищ капитан?

— Новенького возьмешь… Кобликова.

— Это пацаненок-то?

— Не пацаненок, а ефрейтор Советской Армии…

Гнеушев подумал, что, пожалуй, зря удрал из медсанбата. Лучше уж там было кантоваться до законной выписки. С сестричкой же из перевязочной явно дела налаживались. Аккуратная такая сестричка со всех сторон, скороногая, и глаза — словно она их каждое утро синькой промывает. Надечкой звать…

— Нет других, Гнеушев, — сказал Епанешников, сворачивая карту. — И этих едва набрал.

— Радиста хоть стоящего дайте… Четыре раза в сутки снизь держать.

— И радиста другого нет, — ответил капитан.

Получив приказ отправиться с разведгруппой на Вороний мыс, Кобликов понял, что наконец сбывается его давняя мечта. То, о чем он думал, обивая пороги военкомата с просьбой отправить на фронт, думал на курсах радистов, ворочаясь под шинелью на нарах в бараке, где холод люто донимал курсантов, отощавших на тыловой норме. Чего вот уже второй месяц дожидается на фронте, околачиваясь в дивизионных тылах.

И все потому, что Ленька ростом не вышел, что до семнадцати лет ему еще не хватает трех месяцев. А по секрету сказать, так целых восьми, потому что слукавил Ленька. Исправил он в графе «год и месяц рождения» неясно написанную шестерку на единицу, чтобы поскорее попасть на войну.

— Есть, товарищ капитан!