Вороново Крыло

А однажды ночью мне приснился генерал Рейтер, попавший в тюрьму. Он был единственным заключенным, ибо казематы эти строил вокруг себя он сам. Рейтер был здесь всем – заключенным, надзирателем, конвоиром и палачом. Он спал, укрывшись знаменами своих величайших побед. Просыпался рано утром, чтобы увидеть казнь тишины, ходил на кладбище – чтобы побыть наедине со смертью. Менялся мир, сменялись эпохи – он смотрел на это из окон своей тюрьмы свысока. Но не из-за надменности, а потому что люди всегда смотрели себе под ноги и никогда – вверх. У его ног змеями вились дороги. Они стягивались в кольцо. По ним маршировали войска разных стран и времен, догоняя друг друга, разворачиваясь на контрмаршах, стараясь зайти другим во фланг. А Рейтер хохотал над ними и его смех заглушал крики боя и стон раненых. Он больше не хотел быть богом войны – ему надоело быть богом. Я понял – воздвигнув тюрьму вокруг себя, он заключил в нее и всех остальных. Потому что он всегда мог открыть дверь и войти в мир, но никому не дано было вторгнуться в его обитель. Я проснулся, долго не понимая, что сон сей значил. Тот день прошел как обычно – я летал, охотился, ломал лес топором до тяжести в рука. А вечером стоя на пороге своего дома я смотрел как закатывается за лес солнце…

– Хорошо, что сегодня не было дождя, – сказал я вдруг… Я подумал – а почему хорошо? И вспомнил – мне сегодня снился Рейтер. Покойники снятся к дождю, стало быть генерал жив…

Мне удалось насобирать немного зерна. Я смолол его и смешав с несколькими травами, испек простенькие лепешки. В одном из родников, что я нашел в лесу, вода была чуть солоноватой – как пот. Я пил ее с таким восторгом, будто на свете не существовало ничего вкусней. За все время, пока я жил там, только один раз я оказался на грани обнаружения. Когда я ходил, за водой, к моему жилищу подошли охотники. Наверное, они нашли теплый пепел в очаге и остались ждать моего возвращения. Они разложили огонь и сели у костра. Я стал невидимым и сел за их спинами. То были обыкновенные охотниками – с луками, кривыми охотничьими ножами. Я слушал их разговоры, грелся возле их огня, но они даже не подозревали о моем присутствии. Они говорили о видах на урожай, о ценах на зерно, о погоде, о бабах наконец. Конечно, они меня не дождались, решив, что путник, разложивший здесь огонь, уже ушел дальше. У меня не было причин их разубеждать: топор и лом я прятал под корягой, а одежду – под крышей. Но пока они сидели у костра, я скинул за бревно бутылку, где еще плескалась четверть пинты самогона. Пил я его мелкими глотками, лежа на топчане. Я не прикасался к алкоголю уже год, и он быстро делал свое дело. Мир становился легким и расплывчатым, мысли текли как хотели, вверх, рывок в сторону, бег за спиной, провал вниз. Люди, имена, места – все это бушевало во мне как ураган. И в ту ночь мне вспомнился отец… Один наш разговор…

– Сынок, –сказал мне как-то отец: я ведь твой должник. Я должен тебе одну вещь. Я должен тебе твою молодость. Прости меня , если сможешь, но так получилось – я отнял ее у тебя и дал войну… Он говорил это сидя за раскладным столом – я стоял перед ним на вытяжку. Депеша, привезенная мной за много миль была открыта, но еще не прочитана. Она лежала между нами на столе, повернутая чистой стороной ко мне. Но отец не спешил ее читать, сегодня ему было, что мне сказать:

– Может ты простишь старого дурака… Когда закончится это безумие, ты можешь предъявить мне любой счет – и он не может быть для меня слишком большим. Ты жил войной, когда все упивались миром. Ты ковал сталь, когда все остальные сеяли семя. Ты узник нашего замка «Если»… Я молчал – в тот день я натер задницу о седло, проскакав всю ночь. Я хотел только одного – лечь поспать: в казарме ли, на сене в конюшне. Не важно

– только бы поспать. Хоть немного. Отец поднял глаза от карты и посмотрел на меня – как мне кажется сейчас, заискивающе:

– Так что скажешь, сынок. Что я тебе должен? Я незаметно проверил ремень – под него входило положенные по уставу два пальца. Облизал пересохшие губы – вода у меня кончилась еще прошлым утром. Опустошенье – мне не хотелось ничего, кроме как рухнуть и превратиться в пыль. В пыль, что хранит следы, но которую не замечет никто из тех, кто следы оставляет. Я ответил так:

– Разрешите идти, господин полковник?

– Иди… Идите лейтенант – и постарайтесь не грешить. Если получится…