Воронцов

«Ты обладаешь магическою силою, и у тебя исполняются все предначертания. Многое сделано в твое управление страною, что наследникам твоим казаться будет неразгаданной задачею. Ты врежешь в скалы Кавказа эпоху царствования Императора и имя могущественного его наместника»8.

П. С. Котляревский:

«О намерении Вашем поставить маленький памятник при Гандже и в Ленкорани, не увлекаясь честолюбием, скажу Вам, что оно для меня лестно, потому более, что Ганджею открыта первая Персидская война, и одна из первых пуль досталась мне; при Ленкорани закончена Война, и три из последних пуль достались мне же; следовательно, и начал и кончил кровью. Но для меня вдвое было бы приятнее, когда бы на Ганджинском памятнике можно показать тот момент, в который Вы взяли меня, раненого, под одну руку, а взявший под другую, егерь моей роты Иван Богатырев, был тут же убит. Эту картину хочу я иметь написанной хорошим живописцем и передать ее в род мой с завещанием хранить и питать благоговейное уважение к имени Вашему до позднейшего потомства»9.

А. И. Левшин:

В Петербурге в 1823 году М. С. Воронцов «формировал свое управление и предложил мне вступить в него; я принял это предложение с восхищением. На самых первых шагах новый начальник мой очаровал меня своею вежливостью, любезностью, умом и пылким стремлением к общей пользе. Очарование это продолжалось 15 лет, то есть во весь период служения моего под его начальством, и, могу смело сказать, что я разделял это чувство почти со всеми моими товарищами»10.

С. И. Маевский:

«Граф в обращении с военными подчиненными имел весь дар очарования. Он был обожаем от офицера до солдата. В минуту боя он требовал самоотвержения; вне боя — любил свободу и простоту; за его столом обедывало нас по 100, по 200 человек; его дом был нашею гостиницею, где мы жили безвыходно».

С. Н. Марин:

«Ты не можешь ни писать, ни говорить не согласно с твоими чувствами»12.

Н. Н. Мурзакевич:

«Сколько-нибудь полезным людям не надлежало искать покровителя для представления ему; он сам их отыскивал, сближался с ними и затем неизменно оставался одинаково расположенным к ним».

«Я никогда ни в ком не находил той душевной простоты, соединенной с теплотою сердца, какою был одарен граф Михаил Семенович»13.

Николай I:

«Я всегда говорил, что нет другого человека в России, как князь, который бы так был способен и так умел творить, созидать, устраивать. Его голова не годится для мелочей. Доказательство этому, что в короткое время пребывания на Кавказе он успел осмотреть большую часть края и положить начало таким предположениям, о которых давно думали, но ничего до сих пор не сделали»14.

И. Ф. Паскевич (в письме к М. С. Воронцову):

«Не забыл ли ты своих друзей; по крайней мере они о тебе помнят и, будучи в холодной разоренной Руси, вспоминают о твоих желаниях облегчить судьбу несчастных наших подчиненных; — так я проповедую твои установления, испытываю на то ближайшего моего командира <…> Я хоть теперь и остался старшим в корпусе, по его отсутствию на несколько месяцев, но если бы я и вздумал сделать некоторые установления, то верно по приезде его он найдет причины для их опровержения <…> Время еще не пришло, когда человеколюбие будет общее мнение в войске; оно случится, когда Воронцов с прекрасною душою будет во главе его»15.

Ф. В. Ростопчин:

«Что за прекрасная у него душа! Скромность равна в нем доблести и честности. Лестно знать его своим соотечественником, почетно служить с ним вместе и быть ему признательным»16.

В. А. Соллогуб:

«Воронцов был действительно русским солдатом, и таким, каких дай Бог много! Я отроду не встречал такой холодной и беззаботной храбрости. Сколько раз мне случалось видеть Воронцова в схватках с горцами. Всюду впереди, он отдавал приказания, шутил, улыбался и нюхал табак, точно у себя в кабинете. Особенно поразил он меня однажды, когда после незначительной перестрелки у нас с горцами завязалось жаркое дело; неприятель несколько раз окружал нас, мы чуть было не попали в плен, потеряли много людей и, наконец, под вечер, изнуренные, грязные, пробыв целый день под градами пуль, возвращались на главную квартиру; по дороге ежеминутно свистели пули рассыпавшегося в кустах неприятеля. Все, насторожившись, переглядывались и осматривались, один Воронцов спокойно ехал на своей изнуренной и еле передвигавшей ноги лошади. Надо заметить, что ему тогда уже минуло за 70 лет, в тот день он, как и мы, ничего не ел, не слезал с лошади и все время находился на самом опасном месте».

«Никто лучше Воронцова не знал русского солдата, никто выше не ценил его беззаветной храбрости, терпеливой выносливости, веры в провидение и смирения».