Читаем Воронцов полностью

Любезный Алексей Петрович! Я так пред тобою виноват, что не умею и не смею извиняться. На многие пункты твоих писем я собирался отвечать на досуге, и ты, может быть, не поверишь мне в этом; но этого досуга я не нашел. Первая тому причина, как я уже раз тебе писал, есть то, что для моей дряхлости нужно теперь гораздо более против прежнего сна и, вставая против прежнего двумя часами позже, я теряю те же самые два часа самого лучшего времени для дел, как партикулярных и партикулярной переписки, так и для служебных, текущих и экстренных. В два часа по полудни я. чувствую, что я должен быть свободным, для избежания того, что доктора называют febris cerebralis; со всем тем редко могу избавиться от дел прежде 3-х часов. До 6-го езжу как можно более верхом, а вечером я никогда и прежде делами не занимался и не мог заниматься, хотя ни обжорою, ни пьяницею меня назвать нельзя. Играю всякий вечер в карты и в этом нахожу еще ту большую пользу, что тут и в разговоре никто уже не атакует меня с делами. Вследствие этого принужденного распределения времени часто случается, что несколько дней сряду не имею ни минуты для партикулярной переписки.

Уже теперь три месяца, что возле меня лежат те из твоих писем, которые заключают вопросы, на которые я должен отвечать, и к величайшей моей досаде не мог еще к тому приступить; это будет однако непременно сделано и как можно скорее. Письма твои всегда будут со мною в шкатулке, и я найду и надеюсь в скором времени свободный час, чтобы исполнить то, что я давно бы должен сделать. В походе или в лагере иногда гораздо более свободного времени, нежели здесь в центре управления, где кроме дел и пустых и нужных беспрестанно получаются сведения и известия с театра главных наших действий, из коих большая часть изменяется следующею почтою, но на которые надо отписываться и распоряжаться и часто надобно беспокоится. Но на это я всегда был хладнокровен, и теперь опыт многих десятков лет мне доказал, что недоверчивость к пустым слухам и хладнокровие насчет пугательных известий есть единственный способ для спасения и своего здоровья, и самого дела, когда вместе с тем однако все предосторожности всегда взяты для могущих быть опасностей.

Ты мог видеть из печатных наших известий, что вся зима, как и прежде того осень и теперь почти половина весны, прошли без всякого не только вредного для нас нападения от неприятеля, но даже без всякого серьезного покушения. Напротив того, все поиски с нашей стороны были удачны и некоторые довольно важны. Со всем тем во все это время не проходило недели или 10 дней, чтобы я не получал известия от разных начальников, что неприятель в ужасных силах собирается то на один пункт, то на другой, и что некоторые единомышленники готовы их принять и соединиться с ними. Если бы я хоть одной половине всего этого верил, я был бы в беспрестанном кипятке и раза два или три должен быть бы решиться бросить все здешние дела по устройству края и ехать на Линию; но я не верил и десятой части всего написанного и, зная расположение и силу наших войск, я только что им показывал, где должны быть резервы и всегда объявлял им в ответ, что одно только раздробление наших войск и несогласия между начальниками могут иметь дурные последствия, но что силы наши таковы, что неприятель никуда серьезно не пойдет и что мы должны желать и просить Бога, чтобы Шамиль опять пустился на что-либо подобное прошлогоднему: ибо после того примера он конечно был бы гораздо более наказан. Во все это время я немного боялся за один только пункт, а именно верхние деревни Казикумыхского ханства, которые мы не можем защитить до половины мая, так что и теперь опасность сия не совершенно миновалась. В тех высоких местах подножный корм является поздно, и до того времени ни войска наши, ни жители не могут восстановить разоренные в прошлом году деревни Цудахар и Ходжал-Махи. Первая из них открывает всегда свободную дорогу и на Акушу, и на Кумых. На Акушу я их не боюсь, потому что мы могли поставить резервы довольно близко; но деревни между Цудахаром и Кумыхом и самый Кумых, кроме укрепления, где у нас две роты, неприступны, и не могут быть скоро подкреплены по невозможности Самурскому отряду зимою держать резервы даже в Курахе. К будущему году это положение должно поправиться. С места я непременно писать к тебе буду, а между тем Сафонову я поручил сообщить тебе все, что окажется примечательного по гражданским распоряжениям здесь и во-первых все, что у нас теперь в ходу по устройству сообщения с Черным морем.

Прощай, любезный Алексей Петрович. У нас вчера была славная скачка, вещь, которая у нас здесь весьма входит в моду и всем нравится; выиграл жеребец Вадим, завода Петровского, выписанный сыном моим. Остаюсь всегда преданный тебе М. Воронцов.

12

Лагерь в Турчидаге, 1 июля 1847 г.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное