Вороны вещают о смерти

— Так чего я и пришла за тобой! Это старейшина всех созывает на совет. Будет колдунью судить.

Глава 11. Логово монстра

На площади в центре села теснилось не меньше сотни человек. Ещё пара десятков — молодежь и дети в основном — расселись на жердях и столбах ближайших изгородей, на крышах и нижних ветках деревьев. Двое крепких суровых мужиков с неприязнью вцепились в плечи седовласой женщины и держали ее у всех на виду на свободном клочке земли посреди толпы.

Томира — я знала ее лишь поверхностно — вертела головой и бормотал что-то в ответ на обвинения, летящие из толпы. Заплаканные глаза покраснели, затравленный, испуганный взгляд метался по искривленным злобой лицам в поисках хоть малого проблеска сочувствия. Повойник ее сбился на сторону, а рукав порвался, видно, когда пыталась отбиться. Сквозь прореху видна была бледная кожа ее плеча, дряблая, покрытая родимыми пятнами. А пышная фигура женщины только подтверждала то, в чём её обвиняли: что крадёт сливки и ни в чем себе не отказывает.

Мы с Беляной пробиваться через толпу не стали, а тоже залезли на изгородь, где уже сидели друзья. Были здесь брат Беляны, Богдан, Нежана и Милана, и ещё другие, с кем я не так часто общалась. Яромира не было, но, приглядевшись к толпе, заметила его в первых рядах. Стоял он вместе с отцом, хмурым седым воином, давно ушедшим на покой после того, как потерял руку в бою.

Над площадью стоял такой шум, что закладывало уши. Люди ругались и кричали, и каждый на свой лад обвинял Томиру во всех неудачах. Сложно было что-то разобрать, но, похоже, винили ее не только в краже сливок, но и в болезнях скота, в чахлых всходах, в том, что у кого-то в подполе в зерне завелись мучные черви.

— Слышала, Огниша, — наклонилась ко мне Нежана, — что сегодня утром две семьи нашли у себя мертвых животных?

Я вскинула брови, а в сердце снова кольнула тоска, когда вспомнилась собственная корова.

— Да?

— Ну так. Овцу нашли прямо посреди загона, — поведала подруга. Ей приходилось напрягать голос и говорить у самого уха, чтобы хоть что-то пробилось сквозь гвалт. — Говорят, остальные овцы от нее шарахались, близко не подходили. А ещё, говорят, была у нее на шее рана вроде следа от укуса, но непонятно, чей это укус.

По телу пробежала дрожь. Я взглянула поверх чужих голов на женщину, которую обвиняли в колдовстве.

— А второй кто?

— Кто? А, кошка. Правда, следов у нее на шее не было. Может, от болезни или старости, кто знает. Хотя… — вдруг оживилась Нежана, — говорят же, что кошки нечисть видят. Может, и эта что-то такое увидела.

Грубые выкрики стали понемногу затихать. И мы притихли, обернувшись к площади. В центр вышел старец с резным посохом и в красной выцветшей накидке поверх простой рубахи. На лбу красовалось очелье¹ с обережной вышивкой, седая опрятная борода доставала до центра груди. Старейшина Доброгост поднял вверх руки в жесте, которым обычно призывал к тишине и порядку на сборах. Когда смолк последний голос, старейшина стукнул трижды посохом и начал:

— Я выслушал ваши жалобы, а теперь слушайте меня! — Его низкий хрипловатый голос был на удивление сильным для человека преклонного возраста. Народ воззрился на него в ожидании. — Вы обвиняете Томиру в колдовстве, и это серьезное обвинение. Знаю, вы все напуганы и скорбите — наш уважаемый волхв Рябина найден мертвым, и нет никаких свидетелей тому происшествию.

— Она его убила! — закричали из толпы. — Извела, колдунья!

Томира после этих слов принялась всхлипывать, готовая вот-вот разрыдаться. Старейшина снова поднял руку, стукнул посохом и повысил голос:

— Тихо! Она или не она — разберемся. Но до того призываю вас не принимать скорых и необдуманных решений! Да, всем нам хочется поскорее найти виновного, но какие есть доказательства?

— Молоко… — начал было кто-то, но Доброгост оборвал его жестом.

— Томира! Обвиняют тебя, что крадёшь сливки с чужого молока. Объясни-ка нам, почему твое молоко жирное, и удои хорошие, тогда как у соседей совсем пустое?

— Да я не зна-а-ю, — запричитала тонким голосом женщина, — не зна-а-а-ю!

Ответом ей был хор недовольных выкриков.

— Врешь! Колдунья! Ведьма!

— Не пра-а-авда-а-а! — выла Томира. Слезы катились по пухлым щекам, рот чернел широким овалом на покрасневшем лице.

Люди кричали в каком-то исступлении, совсем непохожие на тех, кого я знала. Злые, безжалостные. Обезумевшие от страха. Бояться колдовства и чужого дурного умысла — в нашей природе, но я и подумать не могла, что вести о смерти волхва вкупе с парой подкладов вызовут столь рьяное возмущение.

Старейшина снова завел речь, но я почти не слушала. Глядела на толпу вокруг и на Томиру, а в мыслях была корова в темном сарае, и куры с откушенными головами, и тот въедливый, тошнотворный запах. Хотелось обвинить кого-то в своих бедах. Хотелось, чтобы кто-то заплатил за то, что сделал.

Но Томира ли это? Она могла оказаться колдуньей, а могла быть и просто женщиной с кривыми зубами и хорошей коровой, которая попалась под горячую руку завистливых соседей.