Ворошиловград

— В том, что у меня есть они, а у них есть я. Мы вместе, понимаешь? Я тебе сейчас расскажу. — Он достал из кармана пиджака телефон Травмированного, который держал теперь у себя. Отключил его и отложил в сторону, словно собираясь рассказать что-то действительно важное. — Знаешь, что доканывает большинство наркоманов? То, что каждый из них сам по себе. Ну, ты, наверное, и сам это знаешь. Отсюда все эти практики коллективной терапии, которые иногда дают результат. Но что до меня, то я всегда относился к коллективной терапии скептически. Знаешь почему? Потому что я взрослый человек и привык отвечать за свои слова и поступки. И когда я решил соскочить, я прежде всего подумал: значит, так — никакой коллективной терапии, никаких анонимных алкоголиков. Вся эта отрава течет именно по моим венам и перекачивается через мое сердце, и никто не даст мне попользоваться своим, правильно? Поэтому я сразу отказался от всех этих хоровых песнопений. Я просто убедил себя, что способен справиться с собственной жизнью, что нечестно перекладывать ответственность за свои ошибки на кого-то. Такие, знаешь, романтические сопли, которые только осложняют проблему. Но, Гера, я теперь наверняка знаю, что нужно было пройти через эти газовые камеры, чтобы реально оценить свои силы и свои возможности. А возможности у нас, Гера, минимальные. Другое дело, что даже ими мы обычно не пользуемся. Но тем не менее. В какой-то момент я всё же соскочил. И вот тогда понял, что на самом деле ничего не изменилось, что жизнь — это изнурительная, Гера, ежедневная борьба со своими зависимостями. И что это только вопрос времени, когда именно я снова сорвусь, понимаешь? Ведь главное — не соскочить, главное — потом удержаться. И вот тут уже без коллективной терапии во имя Господа никак. Знаешь, это действительно большая удача, что я сюда попал. Для меня удача, понимаешь? Они все относятся к этому проще, а вот я знаю, что без них бы не слез.

— Ага, значит, все-таки целительная сила Библии?

— Да нет, ты не понял. Я хочу сказать, что есть вещи важнее веры. Это благодарность и ответственность. Я в церковь на самом деле случайно попал. Просто мне вообще некуда было идти. Не к сестре же назад, чтобы она меня снова в дурку сдала. Выбора у меня особого не было. Но с церковью у меня тоже не сразу сложилось. Просто церковь не церковь, но, кроме тебя самого, никто не решит твои проблемы. Одним словом, я чувствовал, что надолго там не зависну, что рано или поздно святые отцы меня с моими привычками оттуда попрут. Да и они это знали, просто не говорили вслух. И тут меня посылают сюда. Местный священник эмигрировал куда-то в Канаду, и нужен был кто-то, кто согласился бы тут остаться. Я согласился. Посылали меня с уверенностью, что я отсюда быстро сбегу, сам. А исчезну я, исчезнут и мои проблемы. Знаешь, я когда приехал, мы в первый раз встретились на квартире у Тамары.

— С кем? — не понял я.

— Ну, с общиной. Их тогда совсем немного было. И понимаешь, какое дело — они сидят и смотрят на меня. И я понимаю, что даже ничего сказать им не могу — так мне хуёво. И они все это видят и понимают. И совсем не ждут, что я им что-то скажу. Они всё понимали, Гера, всё видели, понимали, но ничего от меня не требовали. Вся эта коллективная терапия — это всё говно, там каждый пытается вырваться, спасти собственную шкуру, и всем глубоко насрать, что будет с остальными, кто доживет до следующего занятия, а кто кони двинет. Потому что когда ты спасаешь только свою шкуру — остальные тебе безразличны. И никакая терапия тут не сработает. Всё это нечестно и подло, и чувствуешь ты себя при этом последним мудаком, который пытается спастись любой ценой. Вот, а тут было совсем иначе — я видел, что им от меня по большому счету ничего не нужно, что они спокойно обойдутся и без меня. Ну да раз уж я здесь, раз меня забросило именно к ним, то они меня уже не подставят, чтобы я и не сомневался. Не подставят, хотя я для них случайный и малознакомый хуй с горы. Я сразу понял, что если я тут не удержусь, ну, тогда мне совсем хана. И никакие молитвы мне уже не помогут.

— А они знали про тебя?

— Паша знал. Я ему сам рассказал. В первый же вечер. Просто я их всех: увидел и понял, что не нужно ничего скрывать, себе же хуже будет. А Паша был у них за старшего. Как и сейчас. Вот я ему всё и рассказал. Сказал, что хочу, чтобы всё было по-честному, и если их не устраивает священник-торчок — я, конечно же, откажусь от прихода. Знаешь, что мне ответил Паша? Он ответил, что если бы все местные торчки начали увольняться, в городе бы резко подскочило число безработных. Одним словом, попросил, чтобы я не парился и делал свое дело. То есть пел с ними псалмы и крестил их детей. И я остался.

— Ясно.