Ворошиловград

Парк был напротив, всего лишь перейти дорогу. Но Ольга промчала по улице, выехала на тротуар и пронырнула сквозь густые кусты на территорию парка. Вскоре мы выскочили на асфальтовую аллею. За деревьями виднелись аттракционы, качели, сквозь которые пробивались молодые деревья, детская площадка, из песочниц которой рвалась вверх трава, будки, в которых раньше продавались билеты и в которых тепло ворковали сонные голуби и прятались уличные псы. Ольга обогнула фонтан, свернула на боковую аллею, проскочила мимо двух девочек, которые выгуливали такс, и остановилась возле бара, стоявшего над речкой. Бар был старый, в конце восьмидесятых, помню, в одном из его помещений открыли студию звукозаписи, перегоняли винил на бобины и кассеты. Пионером, я записывал там хеви-метал. Бар, как оказалось, до сих пор работал. Мы зашли внутрь. Довольно просторное помещение насквозь пропахло никотином. Стены обшиты деревом, окна завешены тяжелыми шторами, во многих местах прожженными окурками и запачканными губной помадой. За барной стойкой стоял какой-то чувак, лет шестидесяти, цыганской внешности, я имею в виду — в белой сорочке и с золотыми зубами. Ольга поздоровалась с ним, тот кивнул в ответ.

— Не знал, что этот бар еще работает, — сказал я.

— Я сама тут сто лет не была, — пояснила Ольга. — Не хотела говорить с тобой в офисе. Здесь спокойнее.

Подошел цыган.

— У вас есть джин-тоник? — спросила Ольга.

— Нет, — уверенно ответил тот.

— Ну, а что у вас есть? — растерялась она. — Герман, что ты будешь? — обратилась ко мне. — Джин-тоника у них нет.

— А портвейн у вас есть? — спросил я цыгана.

— Белый, — сказал цыган.

— Давай, — согласился я. — Оль?

— Ну, хорошо, — уступила она, — будем пить портвейн. Давно виделся с братом?

— Полгода назад. Знаешь, где он?

— Нет, не знаю. А ты?

— И я не знаю. У вас с ним были какие-то отношения?

— Да. Я его бухгалтер, — сказала Ольга, достала сигарету и закурила. — Можно назвать это отношениями.

— Не обижайся.

— Да ничего.

Пришел цыган с портвейном. Портвейн разлит был в стаканы, в каких на железной дороге приносят чай. Только подстаканников не было.

— И что собираешься делать дальше? — спросила Ольга, сделав осторожный глоток.

— Не знаю, — ответил я. — Всего на пару дней приехал.

— Ясно. Чем занимаешься?

— Да так, ничем. Держи, — достал из джинсов визитку, протянул ей.

— Эксперт?

— Точно, — сказал я и выпил свой портвейн. — Оль, ты знаешь, что всё это хозяйство записано на меня?

— Знаю.

— И что мне делать?

— Не знаю.

— Ну не могу же я оставить всё просто так?

— Наверное, не можешь.

— У меня же будут проблемы?

— Могут быть.

— Так что мне делать?

— Ты не пытался связаться с братом? — спросила Ольга, помолчав.

— Пытался. Но трубку он не берет. Где он, я не знаю. Коча говорит, что в Амстердаме.

— Снова этот Коча, — сказала Ольга и помахала цыгану, чтобы тот принес еще.

Цыган недовольно вывалился из-за стойки, поставил перед нами недопитую бутылку портвейна и вышел на улицу, очевидно, чтобы его больше не беспокоили.

— Эта заправка, она вообще прибыльная?

— Как тебе сказать, — ответила Ольга. Я разлил и мы снова выпили. — Денег, которые зарабатывал твой брат, хватало, чтобы работать дальше. Но не хватало, чтобы открыть еще одну заправку.

— Ага. Брат не хотел ее продать?

— Не хотел.

— А ему предлагали?

— Предлагали, — сказала Ольга.

— Кто?

— Да есть тут одна команда.

— И кто это?

— Пастушок, Марлен Владленович. Он кукурузой занимается.

— А наверное, я знаю, о ком ты.

— А еще он депутат от компартии.

— Коммунист?

— Точно. У него сеть заправок на Донбассе. Вот теперь тут всё скупает. Где он живет, я даже не знаю. Он предлагал Юре пятьдесят тысяч, если я не ошибаюсь.

— Пятьдесят тысяч? За что?

— За место, — пояснила Ольга.

— И почему он не согласился?

— А ты бы согласился?

— Ну, не знаю, — признался я.

— Я знаю. Согласился бы.

— Почему ты так решила?

— Потому что ты, Герман, слабак. И перестань пялиться на мои сиськи.

Я действительно уже некоторое время рассматривал ее платье, вырез был довольно глубокий, бюстгальтера Ольга не носила. Под глазами у нее пробивались морщинки, это делало ее лицо симпатичным. Сорока ей никак не дашь.

— Просто это не мое, Оль, понимаешь? — я пытался говорить примирительно. — Я в его дела никогда не лез.

— Теперь это и твои дела.

— А ты, Оль, продала бы ее, если б это была твоя заправка?

— Пастушку? — Ольга задумалась. — Я б ее лучше сожгла. Вместе со всем металлоломом.

— Чего так?

— Герман, — сказала она, допивая, — есть две категории людей, которых я ненавижу. Первая, это слабаки.

— А вторая?

— Вторая — это железнодорожники. Ну, это так, личное, — объяснила она, — просто вспомнила.

— И при чем тут Пастушок?

— Да не при чем. Просто я бы не стала прогибаться под него. А ты делай, как хочешь. В конце концов, это твой бизнес.

— У меня, кажется, нет выбора?

— Кажется, ты просто не знаешь, есть он у тебя или нет.

Я не нашелся с ответом. Разлил остатки. Молча чокнулись.

— Знаешь, — сказала Ольга, когда молчание затянулось, — тут рядом есть дискотека.

— Знаю, — ответил я. — Я там когда-то первый раз занимался сексом.

— О? — растерялась она.