Ворошиловград

— У тебя бизнес?

— У моего брата, я тебе рассказывал.

— Ну?

— Короче, мне нужны мои деньги. Привезешь?

— Гера, ты понимаешь, что ты просишь? Я не могу всё бросить и везти тебе твои деньги.

— Но мне очень нужно, — объяснил я. — Иначе у меня будут еще большие проблемы. Давай, Лелик выручай, последний раз.

— Гера, зачем тебе деньги?

— Я же объяснил.

— Я не знаю. Приезжай — поговорим. Мы же друзья.

— Во-во, — подтвердил я. — Когда сможешь подвезти?

— Да для чего тебе деньги, я не понимаю, — сказал он.

— У меня сожгли бензовоз, мне бензин не на что покупать. Давай, Лелик, поднимай свою жопу и выручай друга.

— Ну, не знаю, — неуверенно ответил Лелик. — Нужно с начальством поговорить. Сейчас я точно не могу. Разве что дня через два.

— Давай, братуха, давай, — прокричал я в трубку. — А то меня тоже сожгут. Знаешь, где лежат? — спросил я.

— Знаю, — понуро ответил Лелик. — В Гегеле.

— Точно, — подтвердил я. — Второй том.

— Знаю-знаю, — ответил Лелик и исчез из эфира.

— Кто это? — спросил Травмированный, который слушал весь наш разговор.

— Однопартийны, — ответил я и отдал ему трубку.

— Номер убить или оставить? — поинтересовался он.

— Можешь убить. Они тебя сами найдут.

Травмированный взял молоток и начал гнуть какое-то железо. Я вышел на улицу и посмотрел в небо. Оно было глубоким и облачным. Тучи выглядели тяжелыми и переполненными. Как бензовозы.

9

В тот день все разговоры так или иначе крутились вокруг сожженной машины. Катю с собакой отправили домой и велели ей не выходить за границы служебной территории. Я чувствовал себя настоящим бизнесменом и где-то внутренне даже радовался, что всё так случилось. Теперь никто не мог сказать мне, мол, братишка, ты тут лишний, давай отползай в сторону, не мешай. Ведь спалили и мой бензовоз тоже. Кроме того, я решил вложить все свои небольшие сбережения, так что дело становилось шкурным. Коча, взбодрившись после утреннего приступа вялости, на работу так и не вышел, сидел в кресле-катапульте, тянул косяки, отшивал клиентов, слушал музыку из моего плеера и рассказывал истории становления малого бизнеса в нашем регионе. Петрович сидел рядом с нами, тоже много курил и промывал раны спиртом. Очевидно, от спирта его и развезло, уже до обеда он был в зюзю пьяный, а где-то часа в три Травмированный вызвал скорую, те приехали и повезли Петровича домой отдыхать. Такие здесь были порядки. Я сидел и слушал Кочу, эйфория всё не проходила, и он, найдя благодарного слушателя, распространялся про одну особенно отвязную бригаду, которая лет десять назад работала на трассе.

— Точно, — говорил Коча, затягиваясь, от чего слова его вылетали хрипло и тягуче, — я их всех знал, Герыч, прекрасные люди. Простые и работящие, я тебе скажу. Просто курили много, а это ж деньги, ты понимаешь. Взяли где-то партию Калашниковых. Думали перепродать, а тут дефолт. Ну, и что делать, не выбрасывать же, правильно? Давай бомбить харьковские автобусы. Двое брали билеты и садились в салон. Другие на выезде, вот тут, совсем рядом, — показывал Коча на трассу, — уже ждали в машине. Машины крали старые, чтобы не жалко было бросать потом, я ж говорю — нормальные были пацаны, просто драп, дружище, ну ты всё понял, да? И были у них такие дурацкие зимние шапочки с разрезами для глаз. И вот они останавливали автобус, натягивали их и выгребали всё, что могли найти. Для прикрытия обирали и своих, подсаженных.

— Так а для чего их подсаживали? — не понял я.

— Для дачи ложных показаний, — объяснял Коча. — Они специально путались в показаниях, несли разную хуйню и запутывали оперативников. Ясно?

— Ясно.

— А было это зимой, — продолжал Коча. — Шапочки свои они и не снимали. По ним их и взяли. Но три автобуса бомбанули, вот так вот, — и Коча мечтательно смотрел куда-то на трассу, где стояли тени его ростовских друзей, держа в руках спортивные сумки, набитые госзнаками, и кивая Коче как старому знакомому.