Ворошиловград

И мы пошли наверх. Пока шли, еще раз позвонила Ольга, снова интересовалась моими делами и советовала подумать о себе. Но сама приехать почему-то не захотела. Застолье выплеснулось в подъезд, бутылки с вином и тарелки с овощами передавали на лестницу, все громко говорили, вспоминая факты трудовой биографии покойной и перекрикивая друг друга. Между третьим и четвертым этажами толокся оркестр, и только мы подошли, как трубач, кивнув на меня, завел что-то из Паркера, словно предвещая недоброе. Мы проталкивались всё дальше, и вот перед самой дверью квартиры Шуру выдернула вдруг легкая и ловкая рука, и какая-то дамочка средних лет, с пышным задом, потащила его по лестнице наверх. Шура еще успел оглянуться и крикнуть мне что-то предостерегающее, но я уже его не услышал, потому что нырнул в квартиру, где вообще было не развернуться. В гостиной за столом сидели кучей ближайшие родственники и самые уважаемые гости. Ближе к дверям, между Тамарой и Тамилой, я заметил лысину Кочи, к ней и направился, давя детей и расталкивая подслеповатых бабушек. Коча обернулся, увидел меня и радостно закричал:

— Гера, — свистел он всеми своими внутренними свистками, — дружище, ну слава богу. Вот, — начал он меня знакомить, — Тамарочка, дочка, понимаешь, старушки-покойницы. А вот это Тамилочка, моя сестричка, ну и вообще, Герман, шоб ты знал, как оно не просто в большой семье.

Тамара и Тамила смотрели на меня вызывающе, не скрывая интереса. Коча закрутился вокруг стола, посадил меня на свое место и исчез в людском месиве. Тамара и Тамила сразу взялись за мной ухаживать. В две руки подливали вина и внимательно следили, чтобы я пил и не разговаривал. Хотя я и сам не слишком понимал, что бы мог им сообщить, поэтому молча пил за упокой души. Для себя я их так и не научился различать. Вспомнил только, что Тамилу, кажется, видел на прошлой неделе возле магазина в центре и была она тогда, кажется, к коротком красном платье. Но она ли?

Через некоторое время застолье начало терять свои очертания. Кто-то куда-то отбегал, а кто-то появлялся и провозглашал тосты за любовь и верность, что-то говорил священник, с ним долго ссорился на тему межрасовой терпимости Эрнст, из кухни в соседнюю комнату пронесли тело бесчувственного Кочи. Тамила с Тамарой увидели это и окончательно воспламенились. Глаза их налились изнутри горькой туманной тоской, и я засматривался на эти их горькие глаза, вспоминая всё больше и больше из того, что в свое время старательно забывал. Людей становилось всё больше, трудно было сказать, откуда они приходили и как размещались в этих стенах. Около полуночи, одурев от криков и песен, я извинился и пошел искать место, где можно было бы отлить. Но в туалете стояли пожилые женщины и курили из тяжелых глиняных трубок. И одна даже протянула свою трубку мне. Я взял и затянулся. Трубка была горячей, словно сердце бегуна на длинные дистанции. Отдал трубку старушке и побрел дальше.

— Где тут отлить можно? — спросил я у какого-то мужика, который стоял в коридоре в резиновом плаще и пил из горла молдавский бренди.

— Пошли, — сказал он просто, приобнял меня за плечи и потянул на лестницу.

Мы подошли к соседней квартире. Мужик легко открыл дверь и толкнул меня в прихожую.

— Дверь слева, — крикнул в спину. — Только там темно, электричества нет.