Воротясь из паломничества. Стихи

Воротясь из паломничества

Родина

Только Родина и осталась…
Остальное — зола и тлен.
Не разгонит мою усталость
Ветер путинских перемен.

Не разгонит, не растревожит…

А когда случится беда,
Только Родина и поможет
Пережить мои холода.

И когда переменный ветер

Разметает родной язык,
Только Родина и ответит
Мне на мой отчаянный крик.

Все разъехалось, разбежалось,

Разменялось вслед за страной…
Только Родина и осталась…
Но она осталась со мной.

Русский бунт[1]

Светало. Вставало светило.
И тело, пройдя через мрак,
внезапно себя ощутило
готовым для будущих драк.

Я встал, отшвырнув одеяло,

и крикнул в оконную гнусь:
«Ну, кто там с мечом и забралом
опять посягает на Русь?

В какой развеселой кибитке

к нам катит шальная беда
и чьи ядовитые свитки
на наши летят города?

Кто пробует снова и снова

посредством поступков и слов
коварно разрушить основы
моих православных основ?

Кто хочет владеть и княжить

на землях наших отцов?
А поворотись-ка, враже,
открой мне свое лицо!»

Я крикнул. И стало тихо.

Умолк иноземный гул.
И в комнату черное Лихо
вошло и уселось на стул:

«Ты звал, и я появилось.

Но прежде чем рваться в бой,
кого же, скажи на милость,
ты видишь перед собой?

Ты сам у себя в полоне

и сам себе худший враг.
Ведь это твои ладони —
жесткие, как наждак,

глаза со зрачками психа,

в которых застыл дебош…
Я твое русское Лихо.
Ужели не признаешь?»

«Прочь, порождение мрака!

Дай мне сразиться с врагом!» —
«Охолонись, рубака.
Нет никого кругом».

Расправив могутные плечи,

Я вышел вершить дела.
И пал от цирроза печени
На самом краю села…

Лежал я светло и тихо

Несбывшимся бунтарем.
И плакало русское Лихо
Над русским богатырем…

Воротясь из паломничества…

Как близок путь от счастья до беды.
Как годы пролетают мимо, мимо…
Нет времени испить глоток воды
с источника Святого Серафима,

припасть к мощам и обрести покой

и жить во имя, ради и во благо,
покуда под рукой течет рекой
бумага. Терпеливая бумага.

Она готова вынести на свет

и боль мою, и строки покаянья…
Но времени опять безбожно нет,
и нет в душе любви и состраданья.

Вся жизнь моя — овражистый пустырь,

и с каждым днем овраги шире, шире…
А мне б уехать в город Алатырь
и позабыть о суетливом мире.

Окончить путь в мужском монастыре

под крылышком отца Иеронима…
Но дух томится в тесной конуре,
а годы пролетают мимо, мимо…

Велик и грозен счет моих долгов.

Но, может быть, на станции доставки
зачтется мне без подписи и справки,
что я прошел четыреста шагов
по краешку дивеевской канавки…

У черты…