Воротынцевы

«Надо скорее вывезти сиротку отсюда и поставить ее под такую верную охрану, где бы ему не достать ее. Скорее, пока в нем гнев еще не остыл. Как опомнится да начнет с лестью к ней подбиваться, пропала ее головушка. Забудет Марфинька и страх, и стыд, все забудет. Любит она ведь его, голубка, ох как любит! Что захочет, то и поделает он с нею, не сможет она ему супротивничать, да и не сумеет, где ей! В своем-то имении да в одном с нею доме, Господи! Да надо только дивиться, как это ее Господь сохранил до сих пор! Ведь барин…»

У двери послышался шорох.

Старуха стала с ужасом прислушиваться. Уж не он ли, барин? Хорошо, что она не забыла задвинуть изнутри задвижку. Но он ведь может приказать отпереть. Она не послушается — другого позовет, ведь барин.

Ручка у двери зашевелилась.

«Пробует отворить, значит. Что тут делать? И вдруг барышня проснется? — Старуха оглянулась на кровать. — Спит, слава Богу, умаялась, спит крепко».

В своем волнении Федосья Ивановна совсем забыла про другую дверь, что вела к потайной лестнице, и, когда эта дверь вдруг растворилась, чуть не вскрикнула от испуга.

Ей представилось, что Александр Васильевич успел обежать кругом и проник сюда другим ходом. Она похолодела от ужаса при этой мысли.

Но эта была Малашка, а не он. В одной сорочке, с распущенной косой и выпученными от страха глазами девушка, остановившись на пороге, подзывала ее знаками к себе.

— Тетенькая, миленькая!

Это было произнесено очень тихо, но Федосья Ивановна услышала девушку и, не переставая оглядываться на дверь с шевелившейся ручкой, подбежала к племяннице.

— Барин сюда пошли. Мы с Мишей видели. Легли почивать, свечку задули, полежали-полежали да в туфлях на босу ногу и в халате из спальни тихонько вышли. Мимо нас прошли, мы притаились, — прошептала Малашка, захлебываясь от волнения и не замечая, что она выдает тайну своих отношений с красивым камердинером.

— Знаю, вот он! — кивнула Федосья Ивановна в сторону двери с шевелившейся ручкой.

— Ах ты, Господи! — всплеснула руками Малашка.

— Задвижка заложена, оттуда не отпереть.

— А вдруг да они подналягут, крючок-то и соскочит!

— Я тут буду. При мне он барышни не тронет, — возразила Федосья Ивановна.

Чем ближе наступала опасность, тем решительнее делалась она.

— Родная! Да с вами-то, с вами-то что за это будет! — продолжала с возрастающим волнением шептать Малашка. — Вы ведь не знаете, он грозил вас до смерти запороть. Миша слышал. «Если, — говорит, — подсматривать за мною станет, до смерти прикажу запороть». Это он управителю сказал. А этот разве посмотрит, что вы — старенькая? Его родную мать заставят сечь, он и ее высечет.

Старуха судорожно стиснула губы и не проронила ни слова.

— Миша говорит: «Уговори ты ее это дело бросить, все равно он на своем поставит, барин ведь», — продолжала шептать Малашка.

И вдруг она в ужасе смолкла. Ручка двери, с которой они обе не спускали глаз, задергалась сильнее, и дверь затрещала под напором сильного плеча.

— Сейчас задвижка соскочит! Сейчас, сейчас! Тетенька, миленькая, бежим скорее. Убьет он нас до смерти! Миленькая, бежим!

Дрожа от страха, Малашка схватила старуху за руку и что было сил тащила ее за собою в темный проход к потайной лестнице.

А с противоположной стороны задвижка как будто начинала подаваться.

Федосья Ивановна вырвалась от племянницы и, приказав ей скрыться с глаз долой, решительной походкой подошла к двери, сняла крючок и очутилась лицом к лицу с барином.

— Что вам угодно, сударь? Барышня нездоровы и недавно только започивать изволили, — произнесла она почтительно, но твердо.

— Мне угодно, чтобы завтра же духу твоего здесь не было! Слышишь? — задыхаясь от ярости, прошептал Александр Васильевич.

— Слушаю, сударь, — покорно ответила старуха, продолжая загораживать собою проход в дверь.

— До смерти прикажу тебя запороть, если ты завтра к вечеру не уберешься.

— Как вашей милости угодно будет, — все так же спокойно и почтительно ответила она.

— Просилась в Киев, ну и ступай! Зачем осталась? Подслушивать да подсматривать за мною? Да как ты смеешь! Я за это и родичей-то всех твоих разорю, стариков в Сибирь сошлю, а молодым лоб забрею, чтобы от поганого твоего отродья и следа здесь не осталось! Вы меня еще не знаете, я вам покажу, что значит настоящий барин! Нужно будет, пожелаю — ни перед чем не остановлюсь, всех сокрушу, а на своем поставлю!

Федосья Ивановна слушала барина молча, все ниже и ниже опуская голову, по мере того как он говорил. Не изумляли ее эти бешеные, бесчеловечные речи, недаром прослужила она весь свой долгий век господам. Слышала она такие речи и от прадеда его, и от деда, и от отца его, зарезанного хохлами в Малороссии. И этот — такой же строптивый, как и те. И такой же красивый да развратный. Много бед наделает на своем веку!