Воровка

― А тебе не стоит давать непрошеные советы, но ты это делаешь. ― Ладно, это довольно грубо. Мама была бы в шоке. ― Но спасибо за помощь, ― нехотя добавляю я и поворачиваюсь, чтобы уйти.

― Не за что, ― отвечает он, шагая за мной.

― Что ты делаешь?

― Провожаю тебя домой, ― говорит он, как будто это очевидно. ― Как я уже сказал, это опасный район, и я бы не хотел, чтобы ты снова пострадала.

Дом наполнен воспоминаниями, которые я пыталась вытравить бутылкой водки.

― Я не хочу идти домой, ― угрюмо бормочу я. ― И меня не беспокоит, что кто-то может причинить мне боль.

Наступает долгая пауза.

― Меня беспокоит, синьорина.

Почему?

― Значит, мы зашли в тупик. ― Я делаю еще один большой глоток водки, а затем, по какому-то странному побуждению, предлагаю бутылку ему.

Я ожидаю, что он откажется. Я даже готова к тому, что он сделает что-то драматическое, например, бросит ее в канал. Но, как ни странно, он не делает ни того, ни другого. Он осторожно берет ее из моих пальцев. Его губы обхватывают горлышко бутылки, как мои секундой ранее, и он пьет. Затем он возвращает ее мне, его пальцы касаются моих.

В моей груди расцветает тепло.

Мы идем в темноте, по очереди отпивая из пустеющей бутылки, и никто не нарушает тишину.

― Сегодня я похоронила родителей, ― наконец говорю я.

Он смотрит в мою сторону.

― Мне жаль.

― Я не грущу. ― Это не совсем ложь. Грусть ― слишком простая эмоция, чтобы описать то, что мой мир рухнул. ― Я злюсь. Я в ярости. Моя мать была больна, но она скрывала это от меня. А когда она умерла, мой отец вышиб себе мозги.

Он ничего не говорит.

― Не только мои родители лгали, ― продолжаю я. ― Они все лгали. Моя лучшая подруга тоже не сказала мне. Они думали, что защищают меня? ― Я делаю еще один глоток. ― Но я не чувствую себя защищенной. ― Мой голос звучит вызывающе, пронзительно и горько. ― Я чувствую себя преданной. Я ненавижу их за это.

Он молчит, но на этот раз молчание ранит меня.

― Что ты об этом думаешь? ― требую я. ― Ты собираешься дать мне тот же совет, что и священник? Скажешь, чтобы я их простила?

― Я бы никогда не стал указывать, что ты должна чувствовать.

Я спотыкаюсь о моток веревки. Я почти падаю, но его руки обхватывают меня прежде, чем я это делаю. Его прикосновение кажется… уверенным. Надежным. Шокирующе мужским.

― И что дальше? ― продолжаю я. Он ― высокая фигура в темноте, теплое присутствие рядом со мной. Я все еще не вижу его лица, и, возможно, именно это развязывает мне язык. А может, причина в водке. ― У тебя нет для меня совета? ― Я продолжаю тыкать в открытую кровоточащую рану. ― Если бы ты был на моем месте, если бы твои родители бросили тебя, как мои, что бы ты сделал?

― Я не знал своих родителей, ― говорит он без раздумий. ― Меня оставили младенцем на пороге церкви.

О. О.

― Мне так жаль.

― Мне не нужно твое сочувствие, tesoro (сокровище. Сленг — лапочка). — Легкое, расслабленное положение его плеч сменяется напряженностью. Это явно не самая приятная тема для него, и очевидно, что он предпочел бы говорить о моих проблемах, а не о своих.

― Тогда дай мне совет, ― выдыхаю я. ― Скажи мне, что делать. Скажи мне, как двигаться дальше.

Он все еще обнимает меня, и я не делаю никаких попыток отстраниться. Приятно, когда тебя обнимают. Его прикосновение ― это портал в фантастический мир, где я не остаюсь совершенно одна. В мир, где есть кто-то, кто заботится обо мне. Кто-то, кто подхватит меня, прежде чем я упаду.

― Твои родители любили тебя?

Я молча киваю. Вот почему их предательство причиняет такую боль.

― Мы не принимаем правильных решений под давлением, ― тихо говорит он. ― Когда нас обижают, когда нам больно, мы не думаем. Мы прячемся, мы сбегаем. Я не могу притворяться, что понимаю решение твоих родителей. Может, они думали, что защищают тебя. А может, они не хотели, чтобы твои последние воспоминания о них были наполнены болью.

Я саркастично хмыкаю, но он еще не закончил.

― Что касается того, как жить дальше, ― мягко говорит он. ― Ты просто делаешь это. Ты помнишь, что тебя любили, и проживаешь каждый следующий день. Пока однажды ты не начнешь вспоминать о них без боли. Гнев и горе утихнут, cara mia (моя дорогая), и у тебя останутся только хорошие воспоминания.

Мы уверенно идем к цивилизации. Передо мной возвышается Ca’Pesaro (Дворец в Венеции на Гранд-канале), отбрасывая витиеватые тени на канал. Я допиваю остатки водки и бросаю бутылку в воду.

Он молча наблюдает.

― Где ты остановилась?

Я не могу пойти в квартиру родителей. Просто не могу. Я не могу находиться там, где они умерли. Я не могу столкнуться с соседями и не могу справиться с их сочувствием и заботой.

― Я не знаю. — Я тянусь за телефоном и понимаю, что он находится в сумке, которую украли воры. ― Моя сумочка пропала. ― Я делаю глубокий вдох и борюсь с желанием разрыдаться. ― У меня нет денег.

Он кладет руку мне на спину ― утешительный жест, который говорит мне, что я не одна.

― Пойдем со мной, синьорина. Давай устроим тебя на ночь. Утром мы найдем твою сумочку.