Воровка фруктов

У них, этих двоих, имелось, стало быть, свое, сугубо личное пространство. Но что такого особенного было в этом пространстве? Это было пространство, в котором она, женщина, и он, мужчина, избавленные от своих таких разных тел, – освобожденные от своих столь различных тел, сохраняли одновременно телесность, растворяясь в чистой телесности, в одной сплошной телесности. Тела их обоих, охваченные желанием, вместе с тем обратились в существо, в одно единое, единственное чистое существо, и это единое существо парило ночь напролет, без конца, бесконечно, перемещаясь туда и сюда, томилось желанием и удовлетворяло его, исполняло желание и снова томилось. Их пространство было вне времени и места, вне понятий «мужчина» и «женщина», но было тем не менее обязано своей силой тому реальному факту, что в нем пребывали мужчина и женщина, тела которых, без каких бы то ни было усилий с их стороны, всю ночь соединялись в одно, дополнительное тело, третье тело, делавшее присутствие двух других ненужным. Как это было нужно двоим, как это было нужно тому единому существу. Бесконечная нужда. Бесконечная сладость. Бесконечно сладостная нужда. Аллилуйя! Богатая ночь, драгоценная ночь. И такое возможно только между мужчиной и женщиной? Только между мужчиной и женщиной! И только во сне? Нет, так быть не должно.

А утром мягкое пробуждение, как в воскресенье. И в самом деле было воскресенье, даже в каморке под лестницей. Можно остаться в постели и растянуть впечатления сна. Такие сны стали большой редкостью. Или это относилось только к ней? И вот уже сон развеялся, утратил то, что составляло его силу, – лежавшее в его основе чувство.

Никогда в ее жизни, даже приблизительно, не будет того, что было между ним и ней, между ней и ним, вот только что во сне, никогда не бывать тому, чем они были друг другу, и не только друг для друга, но и для всего человечества. Для нее, для такой, как она, не было на земле ни одного подходящего, подходящего ей. Или это она, воровка фруктов, не подходила ни одному мужчине, ни одному подходящему мужчине. Она была обречена оставаться наедине со своим сном до последнего смертного часа, аминь.

Но нет, никакого «аминь», никакого «да будет так, да будет так со мной». Никакой молитвы, скрепляющей согласие с мнимой судьбой. Вместо этого ударить кулаком по каменной стене. И ей вспомнилась одна фраза из проповеди одного священника, стоявшего высоко на кафедре, в одной далекой стране, – такие проповеди, читавшиеся с высот, были там еще в ходу: «Бесконечное парение любви между душой и Богом, вот что такое небо!» – Кто сказал, что он, ее мужчина, реальный, из плоти и крови, не отправился к ней уже давным-давно? Кто сказал, что он, ее мужчина, не существует и никогда не будет существовать? Она сама, только она говорила это. Но ведь в то, что она говорила сама себе, про себя, она не обязана верить? Нет, никакого монастыря! Никакого небесного жениха. Будет только земной!

Аллилуйя. Утренний свет сквозь щель в каменной стене бил ей в глаза, светло-серый. Дождь уже прекратился, но солнце еще оставалось за облаками. Отодвинуть в сторону длинную, доходящую до самого пола, штору, закрывающую окно-бойницу. На железной решетке оконных ставней поблескивание капель дождя. Распахнуть ставень. Солнечный луч скользнул по полу: она хотела его поднять как пыль. В оконной нише оставленное там с ночи яблоко, черенком вверх, углубление вокруг черенка заполнено дождевой водой. В водосточном желобе на крыше шорканье муравья, ищущего себе материал для муравейника. Утренний блеск, воскресный, на боках яблока – нечто еще не исследованное, нужно немедленно исследовать. Ах, сколько еще можно сделать открытий, вне так называемых мировых открытий. Ах, нарядиться в воскресное платье, только что выглаженное ночью. Украсить себя по случаю этого дня атабаскскими сережками с берегов Юкона на Аляске. Какой прочный по ощущению пол под ногами в этой тесной комнатушке, невероятно, даже при том, что приходится стоять согнувшись, или именно потому. Звон церковных колоколов, неизвестно откуда, хотя уже давно там не услышишь никакой благой вести и, быть может, уже никогда не услышишь. Нет, ничего подобного: это никакие не церковные колокола, призывающие на торжественную мессу. Это башенные часы. Нормальное время. Реальное время. Реальное? Пора спуститься к дороге, к магистрали. Действовать! Действовать! – Дела в воскресный день? – Делать! – Вот только что? – Как бы то ни было: серое небо, с низкими облаками, пробудило в ней желание действовать. И пусть эта серь остается!