Воровская яма

Капитолина. Человек – сам себе хозяин, Эдик. Один ползком живет, другой в рост шагает. Вон недавно у нас Степана Завьялова схоронили, бывшего совхоза-миллионера председателя… Всю жизнь свое гнул, поперек шел, не боялся. В войну – Герой Советского Союза, море орденов, слава… А после – то в гору, то ажно под корень за свой язык. А не сломали!.. Сто человек приехали сюда хоронить. Уважили, потому что добрая слава – лучшее богатство. Или вот сосед наш, Петрович, кажется, все прошел: афганскую войну, дважды ранен, потом ни за что три года отсидел.

Эдуард. И за что посадили?

Капитолина. В ресторане женщину от хамов защитил. А те набросились на него. А он сильный, обученный: двум носы поломал, а третьего – инвалидом сделал. Вышел – не озлобился. Но…

Эдуард. Ваш Петрович легко отделался. Видать, хорошо воевал, а то мог бы до десяти схлопотать. А в чем «но»? Почему не договариваешь,

Капа… Он тебе нравится, но нет взаимности? (Пауза.) Слепой он, ваш Петрович, такую красоту не видеть. (Обнимает Капитолину, та освобождается от объятий.) Так в чем же все-таки «но»? (Выпивает коньяк.) Капитолина. Человеком остался. После тюрьмы люди редко поднимаются, хуже становятся.

Эдуард. Хуже, говоришь? Это правильно…

Эдуард (наливает еще коньяку, выпивает). Ну а ты какая, Капа? Хуже или лучше?

Капитолина. Я, как тысячи других, пережила все: и хорошее, и плохое… Кто сказал, что жизнь должна быть легкой? В мучениях рождаешься, в мучениях умираешь… А страна здесь ни при чем, хорошо управлять ею не научились. Подгребателей много развелось – все себе да себе… Вот так, простите, лапу наложат на что-нибудь (невольно показывает то место, где была рука Эдуарда), хочешь крикнуть: да разве так можно! Это же люди! Наш дом, в нем опрятней надо быть! Но нет, наш – это еще не мой. Вот от этого враскосец многое и идет.

Эдуард. Нет, черт побери, недаром я захотел у вас приостановиться.

От тебя, Капка моя, здоровьем пышет. (Пытается обнять Капитолину.)

Капитолина. Эдуард Михаевич, меня зовут Капитолина Ивановна, и, пожалуйста, не надо так… руки успокойте. Я это не люблю.

Эдуард (берет со стола тарелку и вдребезги разбивает ее). Милая женщина, зачем вам так надуваться? Вы что – юная креолка? Или Мадонна? А может, у вас есть то, с чем трудно расстаться? Да сейчас нет ни одной женщины, которая на сторону бы не сбегала! Хотя бы для интереса. А уж со зла мужу рога наставить или чего-нибудь ухватить через очередного мужика – так это просто святая обязанность.

Капитолина. Не по моей это части, на сторону не бегала.

Эдуард. Неужто?

Капитолина. И доказывать не хочу!

Эдуард. Рука, которую я положил вот сюда (обнимает рукой шею женщины), – она не грязная. (Прижимает Капитолину, пытается поцеловать ее.)

Капитолина. Эдуард Михаевич, не притрагивайтесь ко мне! Мне это неприятно.

Эдуард. Сначала всем неприятно, а потом… (Хватает Капитолину.) А потом очень даже приятно!

Слышен треск проезжающего мотоцикла.

Капитолина. Помогите! По-мо-ги-те!

Эдуард (рукой зажимает Капитолине рот). Ах ты, сука, подставить меня хочешь. А ну, мадам, раздевайтесь! Поломалась, и хватит!

Хватает Капитолину и несет к лежаку. Долгая молчаливая борьба. В комнате уже сумеречно. Слышны всхлипывания Капитолины.

Эдуард. Не хнычь. (Наливает коньяк, пьет.) Не вздумай Петровичу жаловаться. Лучше молчать. У каждой женщины такие тайны есть. (Капитолина уходит и вскоре возвращается.) Вот тебе 50 тысяч на ремонт дома. (Достает из портмоне деньги.) Скажешь, что это за твою икону. (Кладет деньги за икону.)

Слышен шум подъезжающей машины. Григорий и Сергей втаскивают в дом сопротивляющуюся Варвару. Она втискивается в угол и там замирает.

Григорий (Эдуарду). Еле ухватили! С дороги лесом побежала, когда машину увидела. Серега, слава богу, ее накрыл, а то бы ушла.

Сергей. Руку мне прокусила.

Любовь (Капитолине). Это – ужас! Я ее не понимаю. Что с ней стряслось? Как мегера!

Григорий (Капитолине). Коронки так и не вернула, мша болотная.