Воровская правда

Он вошел в зал уверенной походкой, терпеливо дождался, когда утихнут аплодисменты, а потом, небрежно махнув рукой, разрешил всем сесть. Собравшиеся, преисполненные счастья от лицезрения одного из руководителей партии, громыхая стульями, уселись и приготовились слушать.

— Товарищи, вы знаэте, зачем я организовал эту встрэчу, — негромко начал Берия. Его грузинский акцент был мягким и совсем не портил речь. — Наши лагэря мнэ напоминают пороховую бочку, которая готова вот-вот взорваться и разнэсти половину страны.

Лаврентий Павлович сделал паузу и цепким, пристальным взором окинул присутствующих. Он знал о магнетической силе своего взгляда: его немигающие глаза способны были привести в трепет даже самого храброго человека. Он не раз убеждался, что под этим взглядом даже матерые урки превращались в послушных агнцев. Даже гулаговские генералы в его присутствии ощущали себя беззащитными детьми.

— Мне бы хотелось обратить ваше внимание, товарищи, на группу заключенных, которые именуют себя «ворами в законе». Считается, что это самая авторитетная часть осужденных и самая организованная. Согласно их уголовным правилам, они не должны работать, они лучше отрубят себе руки, чем подойдут к пилораме. Всю работу за них выполняют другие заключенные. Мне докладывают, что именно воры в законе организуют в лагерях мятежи и саботажи. — Берия заглянул в бумагу, лежавшую перед ним, и продолжал: — Только за последние три месяца в лагерях под Магаданом было зафиксировано семнадцать восстаний заключенных. В Воркуте, области, которая всегда считалась благополучной, было отмечено восемь выступлений осужденных! Я уже не говорю про Урал или Сибирь, где традиционно отбывают наказание самые неблагонадежные элементы. Еще месяц такой активности, и нам не хватит сил, чтобы держать заключенных в повиновении. Что еще настораживает: бунты стали вспыхивать в нескольких местах одновременно. Явно у уголовников имеется какой-то координирующий центр, и они начинают действовать согласованно. По нашим оперативным данным, именно воры в законе подбивают заключенных на бунты, ведут подрывную работу, делают все, чтобы сорвать наши планы по восстановлению народного хозяйства и по перевоспитанию людей, провинившихся перед нашей Родиной. Секретным предписанием я приказал ужесточить меры, направленные против деятельности воров в законе. Однако это пока помогает недостаточно, воровское отребье все более наглеет!

Начальники лагерей во все глаза смотрели на Лаврентия Павловича. Большинство из них впервые видели члена Политбюро так близко и старались запечатлеть в своей памяти все его уверенные, неторопливые жесты, каждое произнесенное им слово, чтобы потом рассказать об этом счастливом дне сослуживцам и женам, возможно, внукам. Невысокого роста, круглолицый, в очках-пенсне на широкой переносице, нарком напоминал потомственного интеллигента, случайно оказавшегося в столь малоприятном месте, как тюрьма. И совсем не верилось в то, что этот плотный лысеющий человек по своему могуществу совсем немного уступает самому Иосифу Виссарионовичу Сталину. На вид казалось, что Берии больше подошла бы роль заведующего кафедрой в каком-нибудь крупном институте, нежели роль министра, да еще возглавляющего силы правопорядка в стране.

Нарком продолжал мягким голосом:

— Я вас собрал для того, чтобы мы сообща решили, как нам действовать дальше. Я очень надеюсь на то, что мы сумеем выработать такой механизм, который позволит нам обезглавить преступный мир. Если мы не сделаем этого сейчас, то скоро уголовнички повылезают из всех дыр и преступность захлестнет страну. Кто хочет высказаться, товарищи? У кого-то есть какие-то соображения, предложения? — На его губах мелькнула ободряющая улыбка.

Тимофей Беспалый сидел в третьем ряду и мог хорошо рассмотреть Лаврентия Павловича. На его взгляд, нарком совсем не напоминал всесоюзного «пахана», а, как это ни странно, очень сильно смахивал на одного зэка, стопроцентного пидора по кличке Сидорка, с которым Тима когда-то чалился на зоне: такая же отекшая физиономия, такие же женственные манеры, попискивающие нотки в голосе, мягкие движения руками, и если отвлечься от тех слов, которые он произносил, то могло бы показаться, что он готов сейчас же отдаться первому попавшемуся мужику за полпачки папирос.

Однако Тимофей Егорович прекрасно понимал, насколько обманчиво его впечатление, перед ним был человек, обладающий огромной властью.

Первым на трибуну вышел толстый генерал-энкавэдэшник с занятной фамилией Скороспелка, которая больше подошла бы как кликуха какой-нибудь «шестерке» на сучьей зоне. Генерал хмуро посмотрел в зал и правильными рублеными фразами начал чеканить, видимо, заранее заученную речь: