Воровская правда

Теперь, когда вконец забылись воровские заповеди, оставалось единственное — собственный опыт, который был сродни звериному инстинкту и подсказывал, что в случае опасности следует вцепиться зубами в протянутую руку, прокусив ее до хруста в костях.

Мулла настороженно смотрел на каждого встречного, как будто именно за его спиной пряталась курносая, а уж если она прыгнет на загривок, то от ее цепких лап спасти сумеет только живая вода.

Рубленый сознавал свою силу. Пусть воинство его было и небольшим — каких-нибудь десять уркаганов, но он знал: у него хватит могущества, чтобы заткнуть глотку самому ретивому вору.

Все получалось словно по Библии: «И последние станут первыми», — вот только божественное слово Рубленому заменяла острая воровская заточка, которая не сгибалась даже в том случае, если утыкалась в ребро. От праведников Рубленый себя не отделял: у воровской масти крест тоже является священным символом, а наколка с распятым Христом в терновом венце свидетельствует о перенесенных страданиях. Рубленый считал себя подвижником воровской идеи, а потому обязан был бороться за чистоту рядов. И сейчас он казался себе отважным рыцарем, явившимся в Святую землю спасать Гроб Господень. Вокруг были иноверцы, а с ними полагалось расправляться без сожаления.

Вооружившись заточкой, Рубленый в сопровождении десяти уркаганов ходил по баракам и добивал раненых законных. Разговор был, как правило, недолгим. Взглянув на обессиленного зэка, которого еще вчера готов был признать апостолом, Рубленый почти радостно восклицал:

— А, это ты, сука?! Ну, получай!

Рубленый никогда не думал, что судьба преподнесет ему столь щедрый подарок. Он, обычный жиган, который бегал за спичками для матерых уркачей, теперь был хозяином, и к его милости теперь взывали те зэки, голос которых когда-то громко звучал на сходняках. Власть опьянила Рубленого, и более сильного наркотика он еще не пробовал. Достаточно положить на язык, чтобы мозги сразу пошли набекрень.

Поразмыслив, Рубленый пришел к выводу, что победа его была закономерной, — он не халиф на час, которого народный бунт вытолкнул на престол. Все объясняется тем, что внутри он имел закаленный стержень, о который разбиваются людишки поплоше. Власть не дается просто так, она всегда завоевывается силой, но ее мало заполучить, нужно еще и суметь удержать. А для этого полагается иметь крепкие руки.

Никто не смел остановить беспредел Рубленого — себе дороже! Поступят, как гномы с Белоснежкой, — приспустят штаны и лишат невинности!

Мулла зорко наблюдал за тем, как Рубленый по-хозяйски пересек барак и направился к противоположной стене, где на нарах помирал урка Вася Питерский. Вася умирал уже второй день. Он стал жертвой одного из тех бессмысленных побоищ, которые произошли в течение последней недели. Вася Питерский превратился в тень, которую уже никто не брал в расчет. Уважаемый урка не остался бы в одиночестве, если бы его корешей не перерезали раньше.

Рубленый нагнулся над Питерским и сочувственно поинтересовался:

— Болит, Васяня?

— Не твоя забота! — процедил сквозь зубы Питерский.

— А ты грубиян. И все-таки мне жаль тебя, — искренне посочувствовал Рубленый.

— Вижу, как тебе жаль. Смотри, соплю не пусти.

На лице раненого появилась болезненная гримаса.

— А ты остер на язык! — похвалил Рубленый. — Уже деревянный бушлат впору примерять, а все хорохоришься. Вот что значит вор старой закалки! Сейчас таких почти не встретишь — есть за что уважать. На прошлой неделе последних самых отчаянных в тундре закопали. Вот так-то! Ты посмотри вокруг! Все языки в задницу засунули. Боятся! Начни я кого-нибудь на куски резать, так они и не дернутся. А ты знаешь, зачем я к тебе подошел?

— Добивать…

— Угадал, — сощурился Рубленый, словно кот на солнышке.

— И чего же ты тянешь? Режь, паскуда! Или поизгаляться охота?

— А ты нетерпелив, Васяня. И слова у тебя бранные. Но если ты настаиваешь… — Сейчас Рубленый напоминал священника, который спешит положить на очи умирающего пятаки, чтобы успеть к торжественному венчанию. Повернувшись к корешам, стоявшим рядом и в молчании слушавшим их диалог, Рубленый проговорил: — Задушите его. Терпеть не могу крови…

За несколько дней Рубленый крепко придавил всех воров. Мулла полагал, что следующим на очереди стоит он и давить его Рубленый будет так яростно, что треск пойдет по всей зоне.

Шельма подошел незаметно, тронул слегка Муллу за плечо. Голова его заговорщицки качнулась, и тот понял — пора! Два часа назад Афанасий прошелся по лагерю, чтобы разведать, кто из воров не побоится поднять голос против Рубленого. Таких оказалось очень немного, но и их было вполне достаточно, чтобы бросить бывшего жигана к отхожему месту.

— Рубленый, а не слишком ли много ты на себя берешь? — произнес Мулла и увидел, как на его голос почти одновременно с разных концов барака поднялось несколько зэков — к его удивлению, их было значительно больше, чем он предполагал. Видно, Рубленый успел надоесть многим.