Воровство и обман в науке

Из "убиенной" Лениным и его сподвижниками редколлегии журнала особенно пострадали А.Н. Потресов и П.А. Сорокин. Первого Ильич хорошо знал по сотрудничеству в "Искре", пока РСДРП еще не раскололась на большевиков и меньшевиков. Тогда Потресов поспорил с будущим предсовнаркома на предмет подхода "искровцев" к выбору публикаций. А вот имя Сорокина застряло в памяти вождя, когда в феврале 1922 года ему доложили, что данный профессор в большой студенческой аудитории не слишком лестно отозвался о нем, представив слушателям как истового властолюбца, который отводит человеческой личности лишь роль второстепенного "винтика" в созданной им системе государственного управления. Причем властолюбца, способного "гулять по костям". Запомнились Ленину и другие сорокинские обличения. Он, в частности, утверждал, что в республике, опутанной диктатурой пролетариата, разрастается "вакханалия зверства, хищничества, мошенничества, взяточничества, обмана, лжи, спекуляции и бессовестности, словом тот "шакализм", в котором она "захлебывается и задыхается".

Так что безобидная по сути журнальная статья была лишь поводом расправиться с неугодным политиком, чтобы потом вообще начать "выкорчевывать из земли российской всяких вредных насекомых". Ох, как не любил Владимир Ильич "беспощадной" критики! А не любя ее, не мог и удержаться от того, чтобы к "дипломированным лакеям поповщины" не присовокупить имени Сорокина. Громить — так уж до конца. Характерно, что ленинские разгромы и погромы имели свою индивидуальную методику. "Когда Владимир Ильич кого-нибудь громит, то он находит в нем все болезни, которые числятся в известной старой медицинской книге, находящейся у него в большом почете", — делился своим опытом работы с вождем один из его сподвижников К.Б. Радек. Поэтому, если принять во внимание личную неприязнь Ленина к ученым-гуманитариям и его выдающиеся способности к составлению "компроматов", то можно считать, что свою задачу истребления лучших умов России путем их запугивания и "высылки за границу или в определенные местности РСФСР в административном порядке", он выполнил блестяще. И мстительные потуги Марата при его расправе с французскими академиками по сравнению с местью Ленина всего лишь детский лепет.

Вместо заключения

Литераторы и популяризаторы науки знают, что, сложнее всего когда книга уже написана, что-то сказать о ней напоследок. Тем более, об аналитической книге, где вопрос — насколько она удалась и в полной ли мере реализована поставленная автором цель — особенно важен.

Заново прочел не единожды "перелопаченную" рукопись, пересмотрел эквивалентный нескольким килограммам тротила "взрывной" материал, который накапливал в течение пятнадцати лет, и первое, что захотелось — кардинально переделать весь авторский текст: слишком уж эмоционально насыщенным и не лишенным субъективизма он показался. Но потом подумал: а к чему церемонии, если речь идет о крайне бесцеремонных людях, пускай даже знаменитых и титулованных? Пора уже избавиться от привычки снимать шляпу перед авторитетами, замаравшими себя шантажом и тайными посягательствами на чужую интеллектуальную собственность. Разве, желая заглянуть правде в глаза, следует отводить глаза в сторону? И есть ли смысл в том, чтобы продолжать считать, что научная среда является местом обитания только добропорядочных ученых мужей?

Вроде бы расставлены по своим местам занимавшие не свое место научные труды, строго по принадлежности рассортированы бесчисленные открытия и изобретения, разведены по разные стороны воры и неудачники, скептики и новаторы, склочники и миротворцы, гении и гунны. И все же, так ли уж необходимо было выносить весь этот сор из избы? Стоило ли показывать во всей неприглядности верный ход" Храма науки, где заодно с крупными учеными умудрились успешно наследить еще и биографы с историографами, создавая вокруг бессмертных имен неоправданно громкую шумиху или внося путаницу в подлинные факты и события?

Думается, да, поскольку молча терпеть такое положение дальше — значит смириться с заведомой ложью и поощрить к ней новые поколения исследователей. Именно ради этих поколений надлежало показать, что науку делали самые разные люди и пути их были тоже различными. Это немудрым правителям и выслуживающимся перед ними летописцам требовалось во имя нищей политической идеи или личных выгод представлять дорогу познания, усеянной розами, а не шипами. На самом деле, как мог понять читатель, утверждение новых взглядов и теорий почти всегда протекало в острой, напряженной борьбе интеллекта с беснующимися регрессивными силами. И за каждым взятым "барьером" позади оставались муки и страдания, бессонные ночи и изнурительный поиск неопровержимых доказательств, острейшие конфликтные ситуации и взаимные обвинения в плагиате, споры до хрипоты и упрямое невосприятие правоты научного конкурента. Прорыв к новому в науке, как очень точно подметил Альберт Эйнштейн, неизбежно сопровождается "драмой идей". А она, в свою очередь, оборачивается драмой людских судеб.