Но должны ли эти обстоятельства мешать выяснению истины: кто из многочисленной плеяды исследователей был второстепенным по значимости оставленного им научного наследия, кто важным и кто самым важным? Наверное, не должны. Ведь одни из ученых умели четко различать частное и общее, другие только и делали, что увязали в частностях. Одни слепо подражали своим кумирам, а другие искали в науке свой собственный путь, отличный от стези мыслителей прошлого. И было бы крайне неверным взять и подстричь всех под одну гребенку или возбудить нездоровое любопытство к четырежды повторенному открытию дутой сенсацией. Только внимательно изучая первоисточники и оставаясь при этом беспристрастными судьями, мы сможем прийти к историческим оценкам, обеспеченным не "буквой", а "духом закона". С иными установками возникает риск быть непонятыми последующими поколениями, которые вполне обоснованно вынесут нам обвинительный вердикт в научной близорукости и невежестве.
В 1641 году германский физик Отто фон Герике изобрел воздушный насос, а потом начал ставить опыты с вакуумом. И, естественно, столкнулся с ныне хорошо известным эффектом: на сосуд, из которого удален воздух, начинают действовать огромные сжимающие силы атмосферного давления. Да так, что составленную из нескольких частей герметичную емкость можно скрепить… пустотой!
Однако столь революционные выводы не нашли поддержки ученых. Из них-то воздуха никто не выкачивал. Какая косность, какое недоверие — и это при том, что вскоре жители Магдебурга сами же избрали профессора Герике своим бургомистром! Что же предпринял ученый?
В один из воскресных майских дней 1650 года, когда в окрестности города высыпала гуляющая публика, герр профессор со своими ассистентами устроил на лужайке театрализованное представление. Он установил необходимое оборудование. Ассистенты плотно прижали друг к другу две медные полусферы с рукоятками.
— Теперь, — объявил Герике, — через трубку будет изнутри откачен воздух.
Воздух откачали, и на траве очутился блестящий шар, который почему-то не распадался. Вызвали добровольцев: одного, двоих, четверых — ничего с шаром не сделать. Подогнали шестнадцать лошадей, но и животные оказались бессильны перед "игрушкой". Наступил кульминационный момент. Легкий поворот крана, шипение, и полушария распались сами.
Под бурные аплодисменты зрителей профессор удалился писать трактат "Новые, так называемые магдебургские опыты с пустым пространством". Пост бургомистра за ним сохранился после этого еще на два с лишним десятка лет.
Зачем Антуан Лавуазье сжигал алмаз?
Восемнадцатый век, Франция, Париж. Антуан Лоран Лавуазье, один из будущих творцов химической науки, после многолетних экспериментов с разными веществами в тиши своей лаборатории вновь и вновь убеждается в том, что совершил подлинную революцию в науке. Его простые по сути химические опыты по сжиганию веществ в герметически закрытых объемах полностью опровергают общепринятую в то время теорию флогистона. Но веские, строго количественные доказательства в пользу новой "кислородной" теории горения в ученом мире не принимаются. Очень уж прочно засела в головах наглядная и удобная флогистонная модель.
Что же делать? Убив два-три года на бесплодные усилия отстоять свою идею, Лавуазье приходит к заключению, что до чисто теоретических аргументов его научное окружение еще не дозрело и следует пойти совершенно иным путем. В 1772 году великий химик решается с этой целью на необычный эксперимент. Он приглашает всех желающих принять участие в зрелище по сжиганию в запаянном котле… увесистого куска алмаза. Как же тут удержаться от любопытства? Ведь речь идет не о чем-нибудь, а об алмазе!
Вполне понятно, что вслед за сенсационным сообщением в лабораторию вместе с обывателями валом повалили и ярые оппоненты ученого, до этого никак не желавшие вникать в его опыты со всякой там серой, фосфором и углем. Помещение было надраено до блеска и сияло не меньше, чем приговоренный к публичному сожжению драгоценный камень. Надо сказать, что лаборатория Лавуазье по тем временам принадлежала к одной из лучших в мире и вполне соответствовала дорогостоящему эксперименту, в котором идейным противникам хозяина теперь просто не терпелось принять участие.