Я предлагаю ему интригу. Он проверяет ее на прочность: придумывает каждому персонажу характер, а затем выясняет, правдоподобны ли будут его поступки, предусмотренные моим первоначальным замыслом. Результат, конечно, никогда не бывает удачным на все сто процентов: один эпизод получается сразу, другой клеится с трудом, а кое-что в сюжете Нарсежак решительно отвергает: «Таких характеров не бывает!» или «Ситуация чересчур неправдоподобная. Не пойдет». И начинается бой. Нарсежака, в сущности, занимают исключительно сами люди — счастливые и несчастные, жестокие и страдающие герои наших историй. А мне интереснее всего придумывать необычные, таинственные и волнующие повороты сюжета. И вот каждый принимается за свой лакомый кусочек. Естественно, иногда приходится и идти на взаимные уступки — иначе ведь ни за что не договориться! Все дело в том, кто лучше сумеет защитить свою «территорию». В конце концов мы заключаем мирный договор: он позволяет такому-то персонажу совершить при определенных обстоятельствах поступок, не вполне соответствующий его природному нраву, а я не без сожаления отказываюсь от эффектного эпизода. Все это сопровождается сердитыми монологами, возгласами протеста и упреками в отсутствии гибкости и желания пойти навстречу соавтору. И, что особенно забавно, затем, закончив роман, мы одинаково радуемся взаимным жертвоприношениям, обогатившим в результате наш общий замысел! Между прочим, это обстоятельство наглядно подтверждает тот факт, что мы всего-навсего подчиняемся логике сюжета.
Однако бывает, что согласия достичь не удается: либо придется пожертвовать фабулой, либо поменять героев. В таком случае мы с обоюдного согласия вообще отказываемся от романа. К счастью, это случается редко — Нарсежаку почти всегда удается «очеловечить» (а суть дела именно в этом) самые невероятные и, даже скажу, бредовые коллизии. Он умеет изящно объяснить и воскресение из мертвых, и немыслимое присутствие героев в нескольких местах одновременно, превратить «ведьму» или «привидение» в самых обыкновенных людей, которых мы с вами можем повстречать в метро.
У меня удивительный соавтор! Иногда я задаю себе вопрос: как, имея высшее философское образование (я еще не упомянул, что он профессор?), Нарсежак «докатился» до сочинения уголовных историй? Думаю, он этим занимается, чтобы не возникало соблазна принимать собственную персону слишком всерьез.
Второе «я»? Вовсе нет! Неповторима любая индивидуальность: люди — не подобные треугольники, свой угол зрения есть у каждого. Мы с Буало не похожи друг на друга: у нас разные вкусы, характеры и род занятий, но зато одинаковые литературные интересы, и единение мы обретаем в творчестве.
Почему же роман, напрасно именуемый «детективным», роман, который наш общий друг Пьер Бери более точно обозначил как «рассказ-головоломку», так притягивает нас обоих? Разобраться, в чем тут дело, было бы весьма занятно. Однако куда важнее знать другое: для того чтобы читателю открылось все мрачное очарование романа-головоломки, необходимо уметь совершенно особым образом рассчитывать повороты сюжета, а затем четко и красиво воплощать замысел на бумаге. Овладеть этим мастерством непросто. Мы с Буало кое-чего достигли, работая вместе в самом эзотерическом из всех литературных жанров. История нашей дружбы в этом смысле сливается с историей наших поисков и с трудом поддается пересказу.
Кто такой Буало? Не уверен, смогу ли я правильно ответить. Во-первых, дружба, как и любовь, склонна не принимать в расчет прошлое. Во-вторых, Буало родился в Париже, а Париж не похож на другие города: это целая страна со своим, непонятным для постороннего фольклором!