Непосвященному этот обмен любезностями показался бы вполне себе дружеской перепалкой. Однако я понимал — Вере эта мертвячка не понравилась сразу. Случись такой поворот судьбы, где я привел бы Алису в дом в качестве своей новой пассии, Вера бы и месяца нам не дала. И тут уж не знаю, характер ли сестры сыграл бы свою роль или же её женская интуиция что подсказала, но факт оставался фактом — вурдалачка произвела на Веру неизгладимое впечатление. Причем впечатление крайне негативное. Вероятно, задержись моя новая знакомая в нашем доме хоть на минуту, Верка бы и в драку полезла, с нее станется. Но все обошлось. Вурдалачке хватило ума ретироваться (похоже, за ней должны были заехать на машине ее друзья из Курии), а Вере — не нагнетать.
После ухода Алисы мы с отцом Евгением еще минут тридцать выясняли отношения, причем последние десять — на повышенных тонах. Я с трудом сдерживал эмоции и каждый раз, повышая голос на священника, сам себя одергивал. Во-первых, он все же был старше меня, так что кричать на него было как минимум неприлично. Да и в целом я понимал, что криком мало чего можно добиться — так, разве что эмоции выплеснуть. А во-вторых, сдерживать свои порывы приходилось из-за Веры. Чем меньше она услышит, тем проще будет чистить ей память.
Однако сдерживать гнев в таком пикантном вопросе, как очевидное предательство, было непросто. Основная моя претензия состояла в том, что Совет меня попросту использует в своих целях. Причем пользуются они мною, не имея на то никакого морального права. Одно дело, если бы они меня спасали по доброте душевной или хотя бы из долга перед Родиной. Но ведь было иначе. Они начали спасать меня только после того, как на этом настоял бессмертный. Не вмешайся в мою судьбу Геворг со своими «особыми» знаниями о будущем, гнить бы мне сейчас где-нибудь под Калугой в компании с Василием. Очень уж сильно меня коробила мысль о том, что Совет — орган, призванный, по идее, защищать таких как я — пальцем о палец не ударил, дабы уберечь меня от произвола ворожей.