Ворожей (сборник)

– И не надо, милые мои! – горячо отозвался Иван Дмитриевич. – Никогда не смейте этого делать. Потом от самих себя стыдно будет. Просто наберитесь смелости, терпения и шагайте во все двери. В жизни что главное? – нигде и никогда не сдаваться. И все получится. Притом что «Сад» твой, Борис Борисович, действительно хорош. Я не мастак на похвалы, но будь это что-то рядовое, среднее – промолчал бы и все. Однако ты мне душу наизнанку вывернул и слезу выжал. А это со мной сотворить весьма сложно. Уверяю тебя. К тому же, тут звучал один инструмент. Если же представить себе оркестровое исполнение… у меня, поверь, даже дух захватывает. Так что соберись с силами, грудь вперед и в бой. Поскользнешься – вставай. Засмеют – наплюй. Понятна тебе такая психология?

– Понятна, – согласился Борис. Слова товарища поддержали его. В нем родился боевой петух, готовый сражаться до последней капли.

– Ну вот и славно, – удовлетворился Иван Дмитриевич. – Теперь, судари мои, дело за вами.

Утром следующего дня, – а это как раз был понедельник, – Борис проснулся поздно. Они с Тамарой не любили понедельники. Почему-то в эти дни что-то не складывалось, срывалось, не получалось, поворачивалось спиной, словом, начало недели с каких-то далеких пор Борис с Тамарой старались посвящать лишь прогулкам и домашнему хозяйству. А понедельник, как дымный товарняк, пахнущий бензином и копчеными досками, грохотал где-то рядом, выпучив ослепительные фары и грозя катастрофой или крушением. Поэтому по понедельникам Борис с Тамарой часто вообще не выходили из дома.

Сейчас, свесив, будто две жерди, худые ноги на пол, Борис пространно наблюдал за вьющейся у ног Джулькой – та мягко и заискивающе била его по коленям пушистым хвостом, выпрашивая утреннюю пробежку.

– Да, – сказал Борис хриплым голосом. – Теперь ты не один. Теперь, хочешь, не хочешь, придется вытряхиваться.

Тут вздохнула Тамара. Борис встал, чтобы не разбудить жену раньше времени, и прошел в ванную.

– Все! – решительно сказал Борис. – Больше – ни капли. Что же получается? Сытый, благополучный Степанов со своей рыхлой, наштукатуренной женой победили? Пожалуй, на сегодняшний день так и есть. А почему? Потому что вы, дорогой маэстро, ничего не делаете. Все чисто по-русски. Но это ли тебе нужно, Боря? Ты вспомни, Боря, свое выступление в Милане. Какой ты был. Чистый ангел. Публика рукоплескала тебе во все лопатки. То же – в Америке, Испании, Японии. Там у тебя было лицо, а здесь, извиняюсь, рожа. Нет, не для того тебе дадена жизнь, Боря. И талант дарован не для того. Давай, братец, вылезай из ямы. Умел упасть, умей подняться и снова стать, кем был. Иначе вон она, старая с косой, так и ждет, так и маячит за окном в черном прикиде. Но Господь жалеет тебя и дает, может быть, последнюю возможность опомниться и встать на ноги. К тому же за твоей спиной Тамара…

Джулька уже отчаянно требовательно скребла дверь ванной.

Борис наспех добрился, облил себя холодной водой с твердым решением не прикасаться больше к спиртному, подбросил Джульетте косточку и, пока собака отвлеклась, сварил чашку кофе.

Тамара все еще спала, разметав по подушке чудесные свои темно-русые волосы. Лицо ее было чистым. Щеки горели легким румянцем, будто она только что собирала персики в саду и вот прилегла отдохнуть.

Борис набросил куртку, и Джулька, как оглашенная, сорвалась с места, окатив коридор звонким радостным лаем.

Бесшабашно веселое солнце ударило в глаза. Как будто хотело сказать: нет, ребята, я из команды красочной осени, а зима пусть пока подождет. Рановато будет. Потому скисал и таял под ногами первый легкий снежок. Борис вздохнул и направился к древним Крылатским холмам. Прочь от индустриального шума, напоминающего огромную стиральную доску.

Шествуя в обитель предзимней тишины и покоя, Борис вдруг обнаружил, что жизнь, черт побери, не такая уж скверная штука. И хотя прощально ярко светило солнце да озабоченно летели от канала ватными обрывками облака, все вокруг дышало свежестью и даже легким весенним теплом. Первый сопливый снег под ногами быстро таял, и Борис, шлепая по грязи добротными ботинками, думал о том, что перевернул страницу черновика и перед ним открылась новая, чистая.

Джульетта бежала поодаль. Распушенная шерсть ее словно впитывала солнце и желто горела над клочками почерневшей травы, как китайский фонарь.