Ворожея

- Сердце мощное, - удовлетворенно закрыла глаза беленица, - и бьется...

Она широко раскрыла глаза, выплевывая на белый снег только что выпитую кровь. Закашлялась:

- Я бессмертна, воин. Тот клинок, что ты вогнал...

Но Дар больше не слушал. Его сабля раз за разом рвала мертвую плоть, которой кругом него становилось все больше. А ведь это-то и хорошо, потому как Здебора оставят. И, верно, ему бы погибнуть среди всей этой мертвой белизны, если бы не давняя знакомая, что снова - на ветке:

- Се-е-е-стры...

И все-таки пела она дивно. Пригоже. Даром что голос тот не живой. А ведь и заслушаться можно...

- Се-е-е-стры!

Беленицы отпускали добычу нехотя, осторожно. И, все еще держа ее когтями длинными, останавливались. Взглядывали на ту, что уж не сухоцветом, но девой на ветвях сидела. И она перечила им:

- Госпожа не велела. Говорит, сама...

- А нам? - Та, что держала Дара у сердца, снова сжала когти. Отпускать добычу не хотелось. - Нам что?

- Войско. Степное и морское. Воины, которых много. Поспеть бы...

- Поспеть? - Сестры не разумели. - Чего?

- Госпожа говорит, коль не насытимся до сумерек, в них жизни станет многим меньше. Потому как войско мертвое встанет.

Гады заелозили под ногами, шипя на Дара. Уносили тела гибкие, аспидные. А с ними и запах приторно-сладкий. Ощеривались беззубыми пастями напоследок, да пробовали лизнуть раздвоенным языком. Страх тоже съедобен...

Только Дар не боялся. Не так.

И беленицы закопошились. Когти длинные доставали из плоти его, утирая алую кровь о белые платья. И глазницами - укором. Дескать, мы и так голодны. Поспеть бы...

Нечисть отступала в лес, оставляя воину истерзанное тело брата. Израненное, да только живое.

***

Пять капищ остались позади, и, стало быть, это - последнее. А после него можно снова в избу, к которой уж и привык. В спертый пыльный воздух, что нынче вдохнуть лишь за счастье. В тепло, пусть и несмелое. К людям...

К людям тут, среди погоста, мальцу особенно хотелось. Вот не любил он могильников - и все тут!

Нега снова выплюнуло на старую землю, что полыхала силой искристой. И хоть больше в ней было сумеречной, чернильной, да только и живой хватало. Как так?

Малец обернулся по сторонам. Может, Ворожебник обманулся?

А ведь нет: древнее капище и было... капищем. Вот только...

В самом центре земли святой, окруженный заснеженными камнями, стоял огромный исполин. Лицо резное, строгое. И усы густые спускаются, теряясь в снежной насыпи. Лоб высокий. Глаза...

Из глаз тех сила живая и лилась. И, видно, не смогли его унести с могильника, раз один остался. Потому как Огнедержец в кругу других живет, числом семь.

Нег направился к небожителю. Склонился, коснулся замерзшими пальцами камня старого. И удивился: тот не холоден. Живой словно бы. Значит, боги старые взаправду не покинули земель своих, пусть и говорит Богослав другое...

- Уцелел, - малец радостно улыбнулся, - значит, и мы сможем. С вашей помощью...

Мальчугану хотелось показать покорность, дар отдать. Вот только чем одарить старого бога? Он стал припоминать, что подносили в их селе прежде.

Колосья хлебные с пшеницей отборной - все больше Макоши, что зерно жизни собирает да родит из него душу людскую. И колосьев тех всегда по паре, чтоб жизнь не одинокою была...

Стрибогу - землицы жирной, которую развеять в удовольствие.

Даждьбогу - воды ключевой.

Сварогу...

Вспоминалось туго. Потому как он-то сам и не носил даров, народившись уж после того, как о старых богах забыли. А вот матка названная, Веселина, бывало, рассказывала. Когда байки перед сном заканчивались, а малец еще не спал.

Сварогу, помнится, подкову железную дарили. Да не обычную. Резную. И чем пригожей она была, тем краше потом у кузнецов стальные дары выходили. Уж они-то и по сей день, говорят, бога старого чтят. Как и девки - Макошь...

Огнедержцу же...

Старый бог огонь хранил. Рождал его да отпускал на землю грешную. Чтоб дети его не замерзли, да жар жизни в них самих не угас. И, стало быть, дары для него тоже огнем отправляли. Селяне, что постарше, говорили, будто бы он вмиг мог домчать просьбу к отцу небесному.

Вот только где огонь взять сейчас, зимою? На капище старом, что забыто давно? А ведь и тот, что внутри, откликается с трудом, потому как заперто все. Лишь сила его осталась...

А заручиться помощью небожителя хотелось, потому как помнил Нег и жизнь выкрученную, извращенную, что обитала в нитях темных, и мощь ееную. Ведь верно... огонь жизни? То ж кровь. И, стало быть, если окропить ею саму землю у камня...

Капли крови Негу не жаль. И он отворяет ее перед камнем дивным, роняя несколько алых бусин на снег. Глядит в каменные очи. Но те холодны, недвижны. И сила словно бы есть в них, вот только...

Малец так загляделся, что даже не понял сразу, что сталось. А у руки его, с которой катилась новая бусина, заплясал огонек. Сначала один, затем другой. Третий...

Огневики? Откудова взялись?

Нег склонился перед огненным тельцем, да позволил тому опуститься на ладонь. А ведь не жжется, хоть и огнем правит. И... благословение ли то от Огнедержца?