Ворожея. Любовью спасены будете...

По графинам разлили наливки. Во двор снесли столы, скамьи. Бабушка Марфа купила полтора десятка кур и пару гусей. Наварили картошки, выставили малосольных огурчиков, соленых рыжиков да маслят, в общем, чем богаты, тем и рады.

Народ стекался к дому. Молодые в полдень расписались в сельсовете. И свадьба загудела…

Не приглашать их было нельзя. И хотя очень не хотелось Маше приглашать на свадьбу Куликовых, все-таки пришлось. Ну, кто Мишкину мать тянул за язык? Ходила, молоко бабушке носила… Вроде бы так, от щедрот. А как Маша с Германом приехали, и не заходит, и не здоровается, и, когда на улице встречается, на другую сторону переходит. Обижена. Бабушка встревоженной Маше говорила:

– Ничего. Все образуется. Не любишь Мишку, ну и нечего переживать. Они сами виноваты. Незачем болтать было!

Но на душе все равно было неспокойно. Когда Маша с Германом подошли к дому Куликовых, Мишкина мать сама вышла навстречу. Ни слова не говоря, уставилась: чего пришли? Стараясь удерживать на лице непринужденную улыбку, обратилась к ней Маша:

– Тетя Валя, мы приглашаем вас сегодня к нам на свадьбу. Это мой жених – Герман.

Мишкина мать, немного потеплев взглядом, спросила:

– А что ж среди своих-то не нашлось?

– Значит, не нашлось, – прекрасно понимая ее, ответила Маша, не переставая улыбаться. – Уж не обижайтесь.

Мать Куликова, понимая, что все равно ничего не изменишь, а к Марфе, если вдруг заболит что, идти придется, ответила:

– Да Бог с тобой, сердцу верно не прикажешь! Придем.

– Спасибо. – И Маша с Германом пошли к соседнему дому, обходя все село.

Тревога все равно не покидала Машу, пока они сидели за столом и периодически поднимались на крики «Горько!», целовались, а Маша локтем придерживала руку Германа, незаметно перемещавшуюся от талии к груди. Все это продолжалось, пока гости, не упавшие под стол, отставив граненые стаканы, хором не затянули песню… Бабушка Марфа тихонько подтягивала, а Маша с Германом, думая, что их никто не видит, незаметно вышли из-за стола и, прячась за сараем, улизнули в остатки сада. Герман удивленно оглядел несколько пеньков, уцелевших от яблонь, и между ними молодые деревца.

– А почему? – спросил Герман, указывая на пни.

– Когда ввели налог с плодовых деревьев, бабушка порубила, – ответила Маша.

– Ничего себе, – удивился Герман, и тут они встретились с пятеркой парней, возглавляемых Мишкой Куликовым.

Ватага обошла дом и двор с другой стороны и задами вышла к саду. Маша надеялась, что все перепьются до одури и ничего не будет. Однако, несмотря на то что ребята были изрядно поддавши, все неплохо держались на ногах.

Маша выскочила вперед и загородила Германа. Куликов мрачно курил. Потом затоптал папироску и сказал:

– Уйди, Машка, нам поговорить надо с женихом.

– С ума сошел? Сам уходи.

– Да ты не бойся, – встрял долговязый парень из ватаги, – не овдовеешь. Поучим малость, чтоб знал, как девок наших уводить.

– Дураки! – кричала Маша. – Не смейте даже прикоснуться к нему! Все пожалеете! А тебе, Мишка, я вот что скажу: если ты своих облов не уберешь, жизнь тебе хуже горькой редьки покажется! Ты меня понял? Я не прощу!

Герман молча наблюдал, потом сказал:

– Я вообще-то не привык, чтоб за меня девушки заступались. Погоди-ка! – Он обнял Машеньку за плечи и, мягко отставив, вышел вперед. – Ты только не мешай. Ну, – пригласил он, – кто первый?

И началось. Парни, толкаясь, кучей полезли вперед. Они мешали друг другу, сопели. Герман отпрянул в сторону, оставаясь один на один с долговязым, и, лишь только тот махнул кулачищем у него перед носом, провел прием. Пока долговязый пахал головой грядки с кабачками, Герман развернулся к остальным. Он понимал: никаких захватов или болевых приемов проводить не должен. Только броски! И он начал танцевать между сараем, забором и грядками, то одного, то другого отправляя в полет, при этом стараясь всегда оказываться лицом к противнику.

Маша поначалу радовалась, наблюдая, как Герман справляется с пятерыми. Но, увидев, что парни протрезвели и больше уже не хотят нападать по одному, встревожилась. Продержится ли Герман? Руку-то она ему вылечила, и вон он как ловко работает ею, но все-таки он один против пятерых. И помощи ждать неоткуда.

Наконец парни, грязные, в рваных рубахах, а некоторые с разбитыми носами, сошлись в шеренгу, у Куликова в руках был вывернутый из плетня кол. Герман тяжело дышал. Он еще не получил ни одного удара, был чистый, но правая рука хотя и не болела, но, менее тренированная из-за болезни, уже плохо слушалась.

И тут Маша вдруг подняла руки и, притопывая туфелькой в утоптанную землю, нараспев заговорила:

– Матушка земля сырая, разойдись жаром, разойдись, спали обидчиков. Вот уголья жаркие под ногами Мишкиными, Мишки Куликова да друзей его. Горят ноги-ноженьки, полымя охватило… – И вдруг крикнула: – Смотрите! Вы горите!

Парни дружно нагнулись и с воплями, пытаясь ладонями загасить несуществующее пламя, дружно захлопали по брючинам. Матерясь, они вдруг скопом рванули через огород к неглубокой речке, протекающей на задах… А Машка кричала им вслед:

– Ярче пламя, ярче!