Ворр

– Я не могу дать тебе идеальное естественное лицо, – объяснял Небсуил. – Похоже, в твоем черепе только одна глазница, так что придется проделать место для второй. Живой глаз будет вшит в складки искусственных мускулов и кожи, но останется без настоящего гнезда для работы. Он не будет вращаться; он останется слепым, но, я надеюсь, живым. И все же я не могу обещать и этого. То, что поддерживает в нем энергию, вне моего понимания и не имеет отношения к законам обычной анатомии. Я тревожусь за его стабильность. Если он умрет, то заразит присаженную плоть вокруг. Но пока он одушевлен и так же светел, как твой. Молюсь о том, чтобы он всегда выглядел так – бодрым и активным, а не как фальшивые глаза из стекла или кости с их вечно мертвым и сиротливым видом. Хорошая новость – твой рабочий глаз и его орбита смещены от центра, а значит, пространство между глазами покажется естественным, хотя и несколько близким, – шаман перевел дыхание, добавив: – Некоторые находят это привлекательным – многие европейские королевские семьи добивались подобного эффекта кровосмешением. Возможно, они даже признают тебя за своего!

Почувствовав, что его риторические пируэты происходят на очень тонком льду, он решил отступить на твердую почву хирургических деталей.

– Я создам тебе нос нормальных пропорций, чтобы разместить между глаз, пользуясь твоей маленькой картошкой как стартовой точкой. Это самая простая часть процедуры. Ты знал, что теперь хирурги лечат воинов, раненных в великой Европейской войне, теми же методами, какими я пользуюсь годами? Мне говорили, они торопят исцеление тканями от болезней и тинктурами из гниющей плесени. Мои талисманы и травы куда чище, но действуют дольше. Ты будешь немного похож на этих увечных воинов – на человека, который побывал в битве и с гордостью носит отметины своего героизма. Твое лицо будет казаться поврежденной версией человеческих лиц. Ты уверен, что хочешь этого, понимаешь, что я не могу найти для тебя другую альтернативу?

Измаил перевел взгляд от свертка, который теперь держал поближе, на врачевателя, проследившего за взглядом и его смыслом. На этом разговор окончился.

Сперва Небсуил занялся Цунгали. О создании новой живой руки не шло и речи, но деревянная – с шарнирным локтем, привязанным к остаткам плеча, – была достижима.

Старый наемник казался разочарованным; он уже позволил себе вообразить функционирующую руку из плоти и кости, проникнутую магией. Небсуил объяснил, что если бы тот сохранил и принес с собой обрубок, то, возможно, он бы смог сымпровизировать что-то вроде слабой суставчатой клешни. Но деревянная версия будет только лучше, заверил он. Охотник сможет пользоваться разными моделями – с ногтями из слоновой кости и могущественной резьбой; внутри же можно прятать амулеты и оружие. Он сможет пользоваться версиями от других существ: из его рукава могут торчать лапы пумы и бивни кабана, его врага или жертву застанут врасплох орлиные когти и акульи зубы.

Старый воин потеплел к этой идее, но объяснил, что дни его наемничества прошли. Теперь его цель – служить Измаилу и применять насилие только на защиту хозяина. Это он обозначил очень четко, добавив, что, пока они оправляются, любые поползновения на их безопасность приведут и его самого, и лук в мстительное исступление, особенно если циклоп умрет. Небсуил уверял, что они оба в безопасности, – не понимая, что из-за послания Сидрусу слово сдержать уже невозможно.

Пациент спал в дурманном море материнского молока, с конечностью, завернутой в слои листьев и мазей, больше похожих на сумку для ребенка, чем на повязку. Новая рука была грубовата, но отличалась некой деревенской брутальностью, которая восхитила Цунгали. Учитывая короткий период времени, предоставленный Небсуилу, чтобы ее выхолостить и вырезать, охотник почитал за везение, что получил что-то получше, чем присаженная на культю старая ножка стула.

Потом пришел черед Измаила, и он нервничал, даже после нескольких обезболивающих доз.

– Юный мастер, это твой последний шанс передумать, – умолял расплывающийся в глазах Небсуил. – Когда я начну, пути назад не будет.

Измаил в последний раз взглянул из лица циклопа – лица, что уже начало распадаться в сбирающейся пелене. Его разговорная точка зрения падала далеко-далеко, съеживая шамана, чье собственное лицо мямлило тарабарщину.

– Делай. Делай! – сказал он и услышал, как его слова всплыли, с воркованием сели на закрывающемся оке, словно жирная безразличная птица.

* * *

– Когда срок? – спросила наконец Сирена.

– В августе, – сказала Гертруда смущенно. – По крайней мере, мне так кажется, но… похоже, он развивается быстрее.

– Карнавал? – спросила Сирена.

– Да, тогда он был зачат.

– Он – его?

– Я не знаю, я не могу быть уверена.

– Ты уединялась больше чем с одним?

– Да, – сказала Гертруда с дрожью стыда. Еще слишком рано назначать отца. В ее душе ворочалось крохотное чудище из студня и пыталось обратиться утопленными стихами к кому угодно, кто мог быть его родителями.

– Ты можешь узнать? Существуют медицинские методы. Возможно, Хоффман?