Воруют! Чиновничий беспредел, или Власть низшей расы

Поскольку деятельность Гурко и Лидваля вызвала существенные сокращения пайков голодающего населения, дело это не могло не дойти до суда, к которому было приковано внимание всего высшего света. Лидваль на суде говорил, что поставкам ржи воспрепятствовал бардак на российских железных дорогах. Гурко и вовсе нес какую-то околесицу, заявляя, что промашка вышла исключительно из-за того, что он, Гурко, всю жизнь боролся против «трясины формализма». В защиту Гурко выступил даже могущественный министр внутренних дел Столыпин, но и это не помогло. Хорошие слова сказал на суде обер-прокурор: «Чем выше должностное лицо, тем больше вреда оно приносит, совершая незаконные проступки. Нельзя при этом забывать, что все эти поступки были совершены господином Гурко в годину бедствия нашего народа, переживавшего ужасы неурожая, изнемогавшая от голода Родина вправе была ожидать от товарища министра внутренних дел помощи, при высочайшей осторожности и полном напряжении сил». (Ах, как хорошо было бы, чтобы слова эти да были услышаны теми чиновниками, которые оказались у больших и маленьких кормил нашего Отечества в нынешнее время, которое очень походит на «годину бедствий».)

Правительственный сенат, где рассматривалось дело камергера Гурко, посчитал, однако, что действия помощника министра имели важные, а не особо важные, как настаивал прокурор, последствия… (То есть когда народ голодает по милости чиновника, заключившего весьма дурно пахнущий подряд, – это важно, но не особо.) В результате Владимир Иосифович Гурко был отрешен от должности – и только…

Но если кто-то полагает, что после показательного отстранения от должности помощника министра внутренних дел подрядные аферы прекратились, он жестоко ошибается. Несмотря на попытки честных чиновников правоохранительной системы (не нужно считать, что таковых в России не было) развернуть в 1908 году кампанию по разоблачению взяточничества, почти все их усилия завязали в бездонной трясине круговой поруки. Брат премьера Столыпина писал тогда на страницах «Нового времени»: «Бесплодные попытки хоть как-нибудь сокрушить разбойничьи гнезда, хоть как-нибудь распутаться в море хищничества заставляют предполагать, наводят на мысль об очень сильной и непобедимой организации…»

Гурко судили (следствие вел сенатор Варварин). Отрешили урода от госслужбы, хотя надо было к стенке его ставить. И царь Николай Второй не забыл честного Варварина: вычеркнул его из списков кандидатов на пост членов Государственного совета. Будущий святой РПЦ вознаградил Варварина, так сказать, за честность и верную службу Отечеству. А вора Гурко спас.

Как видите, почти всех мерзавцев и казнокрадов – если они относились к дворянскому сословию – в царской России оставляли безнаказанными. Пусть даже их действия и несли угрозу разрушения страны и подталкивали ее к революционному взрыву. Пусть даже они делали свой гешефт на голоде. Считаю, что в данном случае дворянская низшая раса, возомнив себя отдельным «народом господ», тем самым показывала: мы – избранные, мы имеем право делать с русским народом все, что нам захочется. Наживаться на нем – наше «священное право», и тот, кто богат – тот и прав. Неважно, как сделаны деньги, главное – что их много. А «мужицкое быдло» все стерпит, ему положено. Классическая психология поведения мрази, считающей себя «европейским народом господ», а Россию – колонией для эксплуатации.

В своих воспоминаниях министр земледелия России в 1915–1916 годах А.Н. Наумов писал, что в стране постоянно голодали то одна, то другая губернии, «очагами». А там – спекуляции зерном и взяточничество.

Однако настоящая катастрофа разразилась в 1911–1912 годах, уже при премьере Столыпине. Сильная жара и ветры-суховеи поразили Дон и Поволжье. Все ухудшила слишком холодная зима 1911–1912 годов, после которой весной начались разливы рек – наводнения. Теперь беда распространилась на все Поволжье, в Прикамье и на Западную Сибирь. Правительство Столыпина ввело механизм выдачи «голодных ссуд»: один пуд муки на взрослого в месяц и по полпуда – на ребенка. Но при этом такие ссуды нужно было потом отдавать. Кроме того, в помощи отказывали «бесхозяйным» крестьянам – батракам. То есть их обрекали на смерть.

Тогда случались и грабежи, и поджоги, и самоубийства, и торговля детьми. Общественность (честные русские, не относившиеся к низшей расе) помогала голодающим, священники и учителя организовали столовые при школах, где кормили детей тогдашней гуманитарной помощью. Сколько погибло в тот «голодомор»? Наверное, не менее двух миллионов несчастных. И это при том, что в 1911–1912 годах помещики и капиталисты продолжали вывозить за рубеж по 11 миллионов тонн зерна в год. А ведь запрет на экспорт мог бы полностью спасти страну от голода. Тогда только демографический взрыв с его ураганной рождаемостью (крестьяне заводили по 8– 10 детей) спасал страну от депопуляции. Но вот от голода он не спасал. А подчас – даже усугублял его.